Большое время - [9]

– Лилиан Фостер, – продолжила она. – Я тоже англичанка. Мистер Маршан, а я перечитала ваши «Мечты молодого человека» даже не знаю сколько раз.

– Действительно? Это вообще-то так, ерунда. Воспоминания о Темных Днях – я имею в виду учебу в Кембридже. Но вот пока я сидел в окопах, я написал несколько стихотворений, и они вроде бы получше.

– Мне не нравится, что вы так говорите. Но я страшно хочу услышать новые. Да, мистер Маршан, мне так странно показалось, что вы произносите Пашендейл.

– Почему, позвольте спросить?

– Потому что и я сама произношу точно так же. Но я посмотрела в словаре и оказалось, что вернее будет Пас-кен-даль.

– Ну да?! Все томми называли его Пашендейл, точно так же как вместо «Ипр» говорили «Вайперс».

– Как интересно. Знаете, мистер Маршан, я могу биться об заклад, что нас завербовали во время одной и той же операции, летом 1917 года. Я оказалась во Франции как сестра милосердия, но они узнали, что я прибавила себе возраст и собирались отослать меня назад.

– А сколько вам было лет? То есть, сколько вам лет? Я хотел сказать, ведь это одно и то же.

– Семнадцать.

– Семнадцать лет в семнадцатом году, – пробормотал Брюс и его голубые глаза затуманились.

Диалог был настолько напыщенно-сентиментальный, что я даже не стала обижаться на ехидную реплику Эриха:

– Что за прелесть, Liebchen, глупая маленькая английская школьница развлекает Брюса между операциями!

И все равно, когда я смотрела на Лили с ее темной челкой и жемчужным ожерельем, на ее облегающее серое платьице, едва достающее до колен, и на Брюса, ласково и неуклюже нависавшего над ней в своем вычурном гусарском одеянии, я поймала себя на чувствах, которых во мне не было с тех пор, как в бою с франкистами погиб Дейв, это было за много лет до того, как я попала в Большое Время. И вот сейчас я подумала, как было бы хорошо, если бы у меня в Меняющемся Мире были дети. Почему мне ни разу не приходило в голову подстроить дело так, чтобы Дейв был воскрешен? А потом я сказала себе: нет, все изменилось, и я тоже изменилась, пусть лучше Ветры Перемен не беспокоят Дейва – или пусть я об этом ничего не буду знать.

– Нет, я не умерла в 1917 – просто меня тогда завербовали, объясняла Лили Брюсу. – Я прожила все двадцатые годы – это видно по тому, что я ношу. Но давайте не будем об этом, ладно? О, мистер Маршан, не сможете ли вы попробовать вспомнить какие-нибудь из этих стихов, которые вы написали в окопах? Я не могу представить себе, чтобы они превзошли тот сонет, который кончается: «The bough swings in the wind, the night is deep; Look at the stars, poor little ape, and sleep» (Ветка качается на ветру, ночь темна; Погляди на звезды, бедная маленькая обезьянка, и усни).

Я от этого чуть не завопила – ну и обезьяны же мы, подумала я – хотя я первая соглашусь, что на поэта наилучшее действие окажут его же собственные стихи – и чем больше, тем лучше. И я решила, что могу не беспокоиться о наших маленьких бриттах, а посвятить себя Эриху или иному, кто во мне нуждается.

Глава 3 ВЕЧЕРИНКА НА ДЕВЯТЬ ПЕРСОН

Ад – это место для меня. Потому что в ад попадают и почтенные верующие и добрые рыцари, убитые на турнире или в великой битве, бравые солдаты и благородные господа. Туда лежит и мой путь. С нами отправятся и изящные дамы, у которых было два или три возлюбленных, помимо их законного господина. Туда приходят золото и серебро, соболь и горностай. Там арфисты и менестрели встречаются с королями земными.

Окассин

Я взяла новую порцию выпивки с подноса, с которым Бур обходил публику. Серый фон пустоты вокруг уже начинал казаться приятным, как теплый густой туман, в котором плавают мириады крошечных бриллиантов. Док величественно восседал у бара со стаканом чая, над которым поднимался пар – видимо, для опохмелки, потому что он только что принял хорошую дозу спиртного. Сид весело беседовал с Эрихом, и я сказала себе, что наконец-то стало похоже на вечеринку, хотя чего-то все же не хватает.

Это не имело отношения к Главному Хранителю; его индикатор успокаивающе светился алым, как уютный домашний огонек, затерявшийся среди нагромождения переключателей, которые контролировали все вокруг, за исключением Интроверсии – этот зловещий тумблер, к которому никто никогда не прикасался, был расположен отдельно от прочих.

Завеса у кушетки Мод исчезла – они с римлянином сидели рядышком. Он оглядел свои сверкающие сапоги и остальную свою черную амуницию, как будто только что проснулся и ничего не мог понять, и сообщил нам:

– Omnia mutantur, nos et mutamur in illis.

Я вопросительно посмотрела на Бура, который как раз собрался отнести поднос, и он, не посрамив чести Виксбурга, перевел:

– Все меняется, и мы меняемся.

Затем Марк медленно огляделся вокруг, и я могу засвидетельствовать, что римляне улыбаются так же тепло, как люди любой другой национальности.

Потом он сказал:

– Нас девять, в самый раз для вечеринки. И кушетки есть. Хорошо.

Мод горделиво напыжилась.

– Добро пожаловать из Пустоты, Kamerad! – воскликнул Эрих, а затем он ведь немец и считает, что все вечеринки обязательно должны быть шумными и помпезными, – он вскочил на стул и провозгласил: