Большое время - [8]

– Да, а мы собезьянничали. Насколько же мы изобретательны! – он продолжал базарную перебранку. – Если нам так уж нужен Эйнштейн, почему бы не воскресить его и не обращаться с ним по-человечески?

В дискуссию вступил Бур, и стало заметно, что выдержка начинает изменять ему:

– Pardonnez-mois, но если бы вы наслаждались своим статусом Двойника хоть чуточку больше, вы поняли бы, что великих людей крайне редко удается воскресить. Их сущности слишком выкристаллизованы, сэр, их жизненные линии слишком туго натянуты.

– Простите, но мне кажется, что это вздор. Я полагаю, что большинство великих людей отказываются иметь дело и со Змеями, и с нами, Пауками. Они отвергают Воскрешение на предлагаемых им условиях.

– Ну, братец мой, уж это они не из-за своего величия, – прошептала я, а Бур продолжил:

– Как бы то ни было, сэр, вы не отвергли Воскрешения, и возложили на себя обязательства, которые вы, как джентльмен, обязаны уважать.

– Да, я согласился на Воскрешение, – сказал Брюс, и глаза его вновь заблестели, – когда они вытащили меня из моей жизни в Паскендале в семнадцатом году за десять минут до смерти, и я ухватился за предложенную мне жизнь, как запойный пьяница хватается утром за стакан. Но даже и тогда я думал, что у меня появляется шанс исправить исторические ошибки, поработать на благо мира, – он все больше взвинчивался. Я заметила, что новая дева, стоящая в сторонке, уставилась на него с немым обожанием. – Но что же я обнаружил? Оказалось, что Пауки жаждут все новых и новых войн, ведут их все более жестокими и омерзительными способами, коса смерти размахивается все шире с каждым Большим Изменением, всякий раз приближая нас к смерти космоса.

Сид тронул меня за руку и, пока Брюс продолжал свои бредни, прошептал:

– Скажи мне, какой игрушкой можно умилостивить этого полоумного?

Подумай, пожалуйста.

Не отрывая взгляда от Брюса, я ответила ему, тоже шепотом:

– Я знаю кое-кого, кто будет счастлив дать ему любую игрушку, если только Брюс обратит на нее внимание.

– Ты имеешь в виду новую деву, миленькая? Верно. Этот полоумный вещает, как разгневанный ангел. Он бередит мое сердце и это мне не по душе.

Брюс охрип, но продолжал вещать:

– И вот нас отправляют на операции в прошлое и после каждой такой операции Ветры Перемен дуют в будущее, то сильнее, то слабее, в зависимости от того, какое сопротивление они встречают; иногда они сталкиваются друг с другом, и любой из этих ветров может сдвинуть дату нашей собственной смерти так, что она окажется раньше даты Воскрешения, так что в любое мгновение – и даже здесь, вне космоса – мы можем рассыпаться в прах и исчезнуть. Предназначенный вам Ветер может просочиться сквозь Дверь.

Лица слушателей напряглись, потому что считается дурным тоном говорить о Смерти Перемен, и Эрих вспылил:

– Halt's Maul, Kamerad! Заткнись! Всегда есть возможность второго Воскрешения.

Но Брюс не пожелал заткнуться. Он сказал:

– Действительно есть? Я знаю, что Пауки это обещают, но даже если они вернутся назад и вырежут из моей жизненной линии еще одного двойника, разве это буду я? – он хлопнул себя по груди той рукой, что была без перчатки. – Мне так не кажется. И даже если это буду я, с непрерывающимся потоком сознания, к чему это новое Воскрешение? Только для того, чтобы переиграть итоги бесчисленного множества войн и еще раз встретиться со Смертью Перемен ради всемогущей силы, – его речь явно близилась к кульминации, – ради всемогущей силы, настолько чудовищно беспомощной, что она не в состоянии даже снабдить одного бедного Солдата, вытащенного из грязи Пашендейла, одного ничтожного коммандос Перемен, одного забытого Богом воскрешенного – снабдить его комплектом форменной амуниции!

И он простер к нам свою правую руку, слегка растопырив пальцы, как будто это было что-то на редкость интересное и удивительное, и как ничто иное на всем белом свете нуждалось в симпатии и поддержке.

Выход на сцену новой девы был как нельзя более своевременным. Она юркнула мимо нас, и не успел Брюс шевельнуть своими растопыренными пальцами, как она напялила на них черную форменную рукавицу и все сразу увидели, что та сидит на руке, как влитая.

И тут мы расхохотались – до колик в животе; мы хлопали друг друга по спинам и снова покатывались со смеху.

– Ach, der Handschuch, Liebchen! Где она ее раздобыла? – задыхаясь, сопел Эрих мне в ухо.

– Может, просто вывернула другую наизнанку – при этом она из левой стала правой – я и сама бы так сделала, – я взвизгнула, снова зайдясь со смеху от этой остроумной идеи.

– Но тогда же подкладка окажется снаружи, – возразил он.

– Ну не знаю… У нас на Складе полно всякого хлама.

– Это неважно, Liebchen, – он махнул рукой. – Ach, der Handschuch!

Все это время Брюс так и простоял, любуясь своей перчаткой, шевеля пальцами туда и сюда, а новая дева стояла и глазела, как будто он ел пирог, который она испекла.

Когда истеричный смех утих, Брюс посмотрел на нее с широкой улыбкой.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Лили, – ответила она, и уж можете мне поверить, что с этого момента она для меня стала Лили, даже в мыслях. Еще бы – суметь одолеть такого лунатика!