Большая семья - [88]

— По нем тоскуешь? — спросила она, обняв Катю за плечи.

— По нем, Веруша, — призналась Катя, и слезы потекли по щекам.

Положив голову на плечо Веры, девушка зарыдала. Вера знала всю ее жизнь. Катя любила хорошего парня. Его призвали в первый день войны, и он еще ни разу не подал о себе весточки. Катя мучительно переживала разлуку. И вот он приснился ей — худой, больной, оборванный. Сон этот испугал ее так, что она долго не могла найти себе места. С нетерпением она ждала встречи с Верой, чтобы поделиться своим горем.

Вера успокоила ее, обещала как-нибудь помочь. Она написала в райком комсомола письмо и просила разыскать бойца — жениха Кати Ремизовой. Прошло немало времени, и ответ с адресом сержанта пришел в Зеленую Балку. В письме сообщалось, что сержант храбро сражается на фронте и за боевые заслуги награжден орденом Красной Звезды. Потом Катя и сама получила от жениха нежное письмо, полное упреков за то, что она ему не пишет.

А через неделю после этого Катя принесла Вере заявление.

— Прошу принять в комсомол, — сказала она твердо. — Хочу работать с вами, с комсомольцами.

Вера взяла заявление.

— Ты что же, хочешь этим отблагодарить комсомол за помощь? — строго спросила Вера. — Если так, то ты ошибаешься — мы не нуждаемся в благодарности.

— Нет, — сказала Катя, — я давно хочу быть комсомолкой. Я давно чувствую, что комсомол стал для меня родным.

Заметно подтянулось звено Ульяны. Разговор о недостатках, когда в бригаду приезжал Потапов, не прошел даром. Придя с собрания, Ульяна молча взялась за лопату. С виду она была, как всегда, спокойна, но внутри все кипело. Слова Арсея возмутили ее до глубины души. Верно, у нее не было индивидуального соревнования: работали все рядком, и мотыги были не отточены — тоже правильно. Но почему же председатель не сказал ей об этом раньше, почему носил за пазухой, а потом вдруг ни с того, ни с сего выставил ее народу на посмешище? Зачем ему нужно было позорить ее?

Ульяна захватила четыре рядка и повела их одна, Женщины по ее примеру взяли по четыре рядка и пошли за звеньевой, не отставая. Это молчаливое решение дало свои результаты: к концу рабочего дня звено Ульяны выполнило полторы нормы — больше, чем какое-либо другое звено в бригаде.

На следующее утро Ульяна проверила мотыги: все оказались отточенными.

— Я думаю, бабы, — сказала она, — нас правильно критиковали. Но я думаю, мы не хуже других, и у нас тоже есть своя гордость! Давайте постараемся, бабы, и тогда с удовольствием послушаем, как запоет Дунька Быланина.

В два дня звено Ульяны дало рекордную выработку: четыре дневные нормы. Оно выровнялось со звеном Евдокии Быланиной.

Евдокия рвала и метала. Она сама работала, как вол, и своим подругам не давала покоя. И все было бы хорошо, если бы Настя Огаркова не ленилась. Как на грех, когда надо было торопиться, та жаловалась то на головную боль, то на ломоту в пояснице. Евдокия убеждала колхозницу, стыдила, ругала — ничто не действовало. По просьбе Евдокии бригадир сделал Насте строгое внушение, но и после этого Настя работала все так же плохо. Чтобы не отстать, женщины каждый день делали за Настю половину ее нормы.

И вот в тот день, когда Арсей, возвращаясь из лесу, медленно ехал верхом на Вороне, думая о предстоящем разборе своего дела в райкоме партии, Евдокия решилась. Она остановила председателя и с раздражением заявила:

— Забирай, председатель, Огаркову, пока я не согрешила! Забирай, и чтоб духу ее в моем звене не было!

Арсей спрыгнул с лошади.

— Что, все плохо работает?

— Да уж хуже некуда!.. То болит, другое ломит — прямо измучила. Забирай, или мы прогоним ее с позором!.

— А может, она и в самом деле больна?

— Больна? — презрительно фыркнула Евдокия. — Дай господь всякому так болеть! Рожа, что лохань, натощак не пересигнешь.

— Как знать, а может, и больна, — возразил Арсей. — Мало ли случаев, когда с виду человек здоровый, а на деле никуда не годен. Есть такие болезни.

Евдокия нетерпеливо перебила его:

— Оставь, пожалуйста! Здорова, как чорт! Сколько я за ней смотрю, сколько наблюдаю — лодырь в чистом виде!

— А может, все-таки послать ее к доктору?

— Посылала.

— Ну и что?

— Не хочет показываться.

— Не хочет?

— Ни под каким видом и ни за какие блага!

— Почему?

— Спроси ее, — сказала Евдокия. — Стыдится. Доктор осматривать будет, а она, видишь ли, стыдливая. А только дело-то не в стыдливости: не хочет показываться потому, что здоровая. Симулянтка — и больше ничего!

— Что ж, — сказал Арсей, подумав. — Придется тебе с ней повозиться.

Евдокия насторожилась:

— Как это повозиться?

— Учить, показывать, убеждать, — пояснил Арсей. — И терпения больше. Люди сознательными не родятся. Ты-то, думаешь, с пеленок сознательная?

— Я?

— Ну да, ты.

Прищурив глаза, Евдокия испытующе посмотрела на Арсея и, убедившись, что он не шутит, улыбнулась.

— Чудно, — сказала она смущенно, — право слово, чудно! А мне думалось: я такая дура набитая, что дурей днем с огнем не сыщешь. А тут, нате вам, сознательная!..

Арсей направил Ворона к звену Ульяны, а Евдокия несколько минут стояла на дороге, что-то соображая. Зло усмехнувшись, она достала из кармана карандаш и тетрадку, в которой вела учет работы звена, вырвала чистый лист и села на обочину дороги.