Большая семья - [28]

— Ты же знаешь, за лошадьми председатель погонщиков услал, — терпеливо ответил Недочет. — Гришунин поехал, Матвей Сидорыч, с ребятами. Это ж всем известно…

— Когда поехал? Три дня назад? А когда приплетутся? К концу посевной? А коровы где? За коровами послали?

— Нет еще.

— А когда пошлют?

— Когда, когда! — рассвирепел Недочет. — Что ты ко мне пристала? Откуда мне знать? Я не полномочный на такие вопросы отвечать.

— А-а!.. — насмешливо воскликнула Евдокия. — Неполномочный, а доклады строишь? Этак и я вот выйду перед народом и скажу: смотрите, какая я пригожая…

— Хватит тебе, куделя, — обратилась к Евдокии Прасковья Григорьевна. — Послушай, что люди скажут. А свой язык побереги: может, двор подметать придется.

Евдокия опешила. Никогда еще свекровь так с ней не обращалась. Евдокия готова была кошкой кинуться на старуху — сказать что-нибудь обидное, но бабы поддержали Прасковью Григорьевну:

— Что, в самом деле, пристала?

— Дай другим слово сказать!

— Только себя умницей считает, а других ни во что не ставит!

Как ни храбра была Евдокия Быланина, но и она отступила — опустилась на траву и сквозь стиснутые зубы чуть слышно прошептала:

— Дьявол с вами, кудахтайте, куры мокрохвостые!

Недочет торжествовал. Он с важностью подкрутил усы, поднял руку, призывая к порядку.

— Я думаю, товарищи, — сказал Недочет, — в нашем деле должна быть дисциплина. А то как же? Один должен уважать всех, а все — одного. Такое наше колхозное правило.

— Верно! — хором ответило несколько голосов.

Евдокия понимала, в чей огород старик запустил камешек, и решила подождать подходящего случая.

Недочет заговорил о хлебе. Хлеб у многих колхозников кончился. А кое у кого еще есть. Как быть? Помочь надо — на то и колхоз. Общими усилиями, возможно, и удастся до урожая дотянуть. Иного выхода нет.

— Вот что я хотел вам сказать, дорогие товарищи! — поклонился старик колхозникам. — Как хотите, так решайте. Что до меня, то я, старый человек, советую вам собрать кто что имеет в одну кучу. Под расписку. А после уборки каждому расчет будет учинен.

— А где взять-то это самое «кто что»? — поднялась Евдокия Быланина, но на нее никто не обратил внимания.

«Скажи на милость, какая неугомонная баба! — с укором подумал Недочет. — Сколько раз ей попадало, а все такая же неукротимая…»

С места поднялась Прасковья Григорьевна.

— Есть у нас мешок пшеницы и полмешка проса, — сказала она. — По осени спрятали. Возьми, Иван Иваныч, все возьми в колхоз. И распоряжайся, как знаешь, лишь бы люди не страдали.

Евдокия смотрела на свекровь так, что казалось, глаза ее вот-вот выскочат из орбит. С чего это свекрови вдруг вздумалось единолично распоряжаться их общим добром? Почему бы ей не посоветоваться со снохой?

Но Прасковья Григорьевна даже не глянула в сторону Евдокии. Она опустилась на траву, поправила на голове серенький ситцевый платок.

— Спасибо тебе, Прасковья Григорьевна, — сказал Недочет и обратился к Куторге: — Демьян Харитоныч, возьми бумажку и запиши: Быланина — мешок пшеницы и полмешка проса.

Люди молчали. Они видели, как Куторга поднялся из задних рядов, неторопливо пробрался к Недочету, сел подле него и раскрыл тетрадку. Люди упорно молчали.

Для Недочета это молчание было тягостным. Многое вспомнилось… Крестьянские бунты против царского режима и пожар имения помещика Розинкина; революция и комитеты бедноты; бурные годы коллективизации и жестокая, беспощадная борьба с кулачеством; расцвет колхозов, счастливая жизнь, прерванная войной с ненавистными фашистами. Неужели свое собственное, единоличное все так же цепкими руками держит душу человека? Нет, нет! Этого не может быть. Ведь не только за себя, а за всех, за родину, за отечество, за государство шли они в бой. Разве матери, посылая сыновей на войну, не требовали от них быть преданными родине и храбрыми в бою с врагом?

— Что же вы молчите? — вдруг прервал тишину звонкий и чуть насмешливый голос Евдокии. — Или вас хватает только на пустые разговоры?.. — Она смотрела на людей с нескрываемой насмешкой, и каждый старался отвести глаза. Евдокия злилась оттого, что свекровь обошла ее. Теперь она считала себя вправе не просить, а настойчиво требовать. И пусть только кто-нибудь попробует уклониться. Она вывернет их души наизнанку и покажет, сколько еще там плесени. — Ну что ж вы?… Орали, как оголтелые, а теперь в кусты? Вы бы вон в речку ныряли — там совсем не видно. А то из кустов хвосты торчат… Эх вы, бессовестные!.. А еще колхозниками называетесь!.. Ну, хотя бы ты, Марья Акимовна. У тебя на огороде кукурузы было пропасть, как камыш, в рост Антона Рубибея. Ты что такая несмелая? Или тебе только пустых мешков не жалко?

«Так, так их, Евдокия Захаровна! — радостно думал Недочет, не удивляясь тому, что Евдокия так скоро переметнулась на его сторону. — Распотроши их душу, разогрей сердце…»

— Запиши, Демьян Харитоныч, — со вздохом обратилась Марья Акимовна к счетоводу, — мешок кукурузы. На семена берегла…

— А еще кто смелый? — командовала Евдокия, как будто не Недочет, а она была руководителем собрания. — Ну, у кого поджилки не трясутся? Подходи записывайся, пока не поздно!