Большая семья - [24]

В сельсовете Кудряшов с первого дня завел во всем строгий и ясный порядок. Председатель сельсовета Ефим Гордеевич Миронов переложил на плечи своего помощника много важных дел и доверял Кудряшову во всем. Секретарь сельсовета оправдывал это доверие.

Кудряшов сразу заехал к Куторге.

— Большое дело! — сказал он счетоводу. — Сельсовет получил разнарядку на одежду для остро нуждающихся ребятишек. Надо переписать всех… В первую очередь — детей фронтовиков. Конечно, у вас почти все дети нуждающиеся, но одежонки-то пока маловато.

Целый день Кудряшов и Куторга ходили по табору. Они переписывали ребят, беседовали с родителями. Многие матери выводили ребятишек, одетых в старенькую, старательно заштопанную одежонку. Но Кудряшов отказывался производить осмотр.

— Вы за кого меня принимаете? — недовольно говорил в таких случаях Кудряшов. — Разве я вам не доверяю? Разве мы живем и работаем не на основе взаимной помощи и доверия?

— Это так, — отвечали ему, — но все же…

— Никаких «но» и никаких «все же», — горячился секретарь сельсовета. — Вы доверяете мне, я доверяю вам. Достаточно того, что вы говорите…

Но, придя к Обуховым и увидев Анну Сергеевну, он закричал:

— А ну-ка, Анна Сергеевна, показывайте своих девчурок!

Кудряшов особенно тепло относился к семье фронтовика Обухова и любил маленьких девочек — Маню и Полиньку. Они отвечали ему тем же. И на этот раз, услышав знакомый голос, они выбежали из куреня и радостно бросились к нему.

Кудряшов был хорошо знаком с Верой Обуховой. Каждый раз, когда он приезжал в Зеленую Балку, он непременно заходил к Обуховым — поиграть с девочками, увидеть Веру, поговорить с ее матерью.

Анна Сергеевна, наблюдая, как Кудряшов занимается с детьми, счастливо улыбалась.

— Ну-ка, ну-ка, — говорил Кудряшов, обнимая девочек. — А вы подросли! Определенно подросли — скоро невестами будете. Красавицы писаные. — Он потрепал их по щекам и обратился к Анне Сергеевне: — Ну, а вы как поживаете?

— Да так… — неопределенно ответила колхозница. — Потихоньку.

— Это плохо, — сказал! Кудряшов. — Потихоньку сейчас не годится. Сейчас надо шагать вперед верстами. А где Вера?

— Не знаю. Куда-то ушла…

Кудряшов огорчился, но не показал этого и продолжал с прежней заботливостью расспрашивать Анну Сергеевну:

— А как хозяин Алексей Павлович? Воюет? Где он теперь?

— Где-то в Германии, — отвечала Анна Сергеевна. — Немцев добивает.

— Пишет?

— Пишет. Часто. Так что не гневаемся — не забывает…

Куторга целиком отдался своим невеселым мыслям. Ульяна вернулась, а радости не принесла. Он чувствовал себя, как заблудившийся в лесу, — не видел никакого выхода. Слишком хорошо он знал упрямый характер жены, чтобы полагаться на исцеляющую силу времени. Но другого ничего не оставалось. Приходилось терпеть и ждать. Чего? Неужели Ульяна так и не станет той прежней Ульяной, которая… Нет, нет, лучше не вспоминать, не бередить душу, не расстраиваться. А все этот Арсей… С каким наслаждением Куторга расправился бы с ним!

— Ты, Демьян Харитоныч, о чем-то размечтался, — услышал Куторга и встрепенулся.

— Прошу простить, — извинился он, — немножко задумался…

— Вот запиши Анну Сергеевну, — сказал Кудряшов, — ее девчурок — Маню и Полю. Конечно, много не обещаем: платьица, туфельки…

— Спасибо и за это, Валентин Владимирыч, — сказала Анна Сергеевна. — Для нас это — манна с неба.

— Не манна и не с неба, Анна Сергеевна, — наставительно говорил Кудряшов, — а помощь от советской власти. Без нее никакие еси-небеси не помогут! Вот что, Анна Сергеевна, вот как, дорогая моя! Ну, прощевайте. Вере кланяйтесь.

Он пожал руку Анне Сергеевне, потрепал девочек по головкам и ушел за Куторгой.

В соседних куренях он заводил разговоры о жизни, о нужде, о светлом будущем.

— Ребятки есть?

— Есть, — отвечали ему. — Как же без ребяток?

— Голопузые, нет?

— Кое-как прикрываем. Из ничего выкраиваем. Штопаем…

Ребята смущенно жались к матери, прятались за ее подол от проницательных глаз чужого дяди. Они были чисто вымыты, подстрижены, старенькие рубашки на них заботливо и искусно залатаны.

— Да, да, — говорил Кудряшов, — обносились при фашистском «новом порядке». Обносились.

— Ничего, — отвечала колхозница, — гитлеровцев-то прогнали! Это самое главное.

— Иначе и не могло быть. А насчет одежонки и обувки — поддержим. Дадим кое-что. Пока немного, что есть, а потом придет пора и как следует обеспечим. Сначала башмачки, сандалики, платьица да штанишки из ситчика, а потом шелка да атласы выпускать будем. Как до войны…

На обратном пути они встретили Настю Огаркову — молодую, здоровую колхозницу со свежим и полным лицом.

— Вы что ж ко мне не заглянули? — спросила она Кудряшова с упреком. — Или я вам своей личностью не нравлюсь?

Кудряшов недоуменно посмотрел на Куторгу.

— А что у тебя делать-то? — нелюбезно проворчал Куторга. — Ты ведь бездетная.

— Бездетная, — подтвердила Настя. — Зато я сама голая. Все немцы забрали, все дочиста — все добро. Одна только юбка осталась. Вот видите на мне — одна-разъединственная. Только и всего — и ничего больше. А я солдатка. Мой муж на войне кровь проливает…

— Постойте, постойте, — перебил ее Кудряшов. — Мы ведь детей учитываем. Детей — понимаете? У вас есть дети?