Большая семья - [106]

И он нежно погладил седую голову Прасковьи Григорьевны.

16

Еще до восхода солнца, когда на траве алмазной россыпью сверкала роса, Арсей явился на луг. Гимнастерка, старательно вычищенная Прасковьей Григорьевной, ладно сидела на нем, вычищенные сапоги сияли. Он был в приподнятом настроении, и если бы не синие круги под глубоко запавшими глазами, можно было бы подумать, что с ним ничего не случалось.

После ссоры с Недочетом, выбежав из дому, он долго простоял в саду. Арсей раздумывал над словами Недочета. Конечно, если бы Недочет знал причину, он сменил бы гнев на милость. Но Арсей никому ничего не хотел рассказывать. И не хотел оправдываться; малодушию оправдания не находил.

Когда вернулся в дом, Прасковья Григорьевна бросилась сыну на шею. Недочет, нахохлившись, важно ходил по комнате и, стараясь быть попрежнему строгим, говорил:

— Давно бы так!.. Думаешь, нам легко? Как же!.. Сердце разрывается, на тебя глядючи…

Кончилось все миром. Недочет открыл табакерку. Пока он и Арсей толковали о колхозных делах, Прасковья Григорьевна приготовила ужин. На столе появилась дымящаяся картошка, мелко нарезанная редиска в сметане, свежие огурчики.

— Все свое! — с гордостью говорила Прасковья Григорьевна. — Все со своего огорода. Слава богу, дожили!..

— А где же Дуняша? — спросил Арсей.

— Ушла Лыску доить, — сказала Прасковья Григорьевна. — И что-то задержалась. Должно, с бабами лясы точит…

Недочет достал откуда-то пол-литра водки.

— Перед сенокосом полагается, — сказал он. — Испокон веков сенокос встречали чаркой.

— Где взял? — удивился Арсей.

— Пей, не спрашивай, будет вкусней, — шутливо ответил старик и ударом ладони выбил пробку. — В сельпо привезли. Нынче лавку открывали… — Вытерев горлышко полотенцем, он наполнил стаканчик. — Ну-ка, кума, тяпни за здравье!

Прасковья Григорьевна подняла стаканчик.

— Чай, много мне? Захмелею, песни петь стану… Ну, будьте здоровы! За хорошую жизнь!

Она, не поморщившись, выпила до дна. Недочет снова налил стаканчик и подал Арсею.

— Нет, нет, пей сам, я за тобой, — возразил Арсей, отводя его руку.

Недочету это понравилось.

— Благодарствую, — сказал он и опрокинул стаканчик в рот.

Потом выпил и Арсей. Водка приятным теплом разлилась по телу. Он с наслаждением ел молодую сладковатую картошку, хрусткую редиску, огурцы. Недочет почти не притронулся к пище и безумолку говорил. Захмелевшая Прасковья Григорьевна счастливыми глазами смотрела на них — близких и родных людей, которые принесли в ее дом покой и тихую радость…

Когда над лесом взметнулись лучи восходящего солнца, все три отряда косарей были на месте и заняли свои участки. Недочет и Арсей попали в первый отряд, начальником которого был Терентий Толкунов. Его вместе со всей бригадой правление колхоза сняло со строительных работ на время сенокоса.

Несколько раз проведя по лезвию косы песчаной лопаточкой, Арсей первым стал на прогон.

— Может, кого другого пустишь? — спросил Недочет.

— Пойду сам, — сказал Арсей и взмахнул косой.

Легко, почти неслышно чиркнула она над землей, и по ее полукруглому следу опал подкошенный клевер. Давно Арсей не брал в руки косу. Острая, как жало пчелы, она показалась ему игрушкой. Но он знал: впереди целый день, и потому взял умеренный темп. Оглянувшись, Арсей увидел идущего следом Недочета.

«Решил, наверно, оберегать, — подумал он. — Посмотрим, какой из тебя будет сторож…»

Арсей приналег, желая уйти от Недочета, и это ему как будто удалось. Но через некоторое время он заметил, что расстояние между ними опять сократилось. Недочет шел свободно и, как показалось Арсею, многозначительно улыбался.

Недочет угадал мысль Арсея. Вспомнилась молодость, и старик подумал: «А ну, сколько еще осталось силы и ловкости?..» Он скоро подошел к Арсею на прежнее расстояние. Плечи его расправились, спина выпрямилась. Это была его родная стихия, и, попав в нее, он, казалось, намного помолодел. Отводя косу назад, он выставлял правую ногу, а пустив косу впереди себя, передвигал левую. Коса как бы пела, и только он один понимал ее песню.

Одет был Недочет в старенькие, но еще крепкие брюки, в длинную сатиновую рубаху. Ворот был расстегнут. На ногах ладно сидели чувяки, сшитые Прасковьей Григорьевной. Борода старика была расчесана, усы закручены, в глазах светился теплый огонек.

Обширные колхозные луга тянулись по обе стороны реки от Казенного леса до Вершинок. Перед войной здесь был посеян клевер, и в этом году он уродился густой и высокий.

Прогоны ложились поперек луга — от заросшей желтыми цветами тропинки до реки. Триста саженей шли косари, изредка останавливаясь лишь для того, чтобы оселком направить косу. И только на обратном пути, поднимаясь на пригорок, закуривали.

После трех заходов Арсей снял гимнастерку. Он работал попрежнему легко, но расстояние между ним и Недочетом сокращалось. Старик нажимал. Он словно играл послушной косой. Морщинки на его лбу наполнились потом, но в движениях не было заметно усталости.

«Крепкий орешек! — с улыбкой подумал Арсей. — А ну-ка, еще прибавим…»

Он ускорил шаг. Коса чаще сверкала на солнце, звонче врезалась в густой клевер, укладывая скошенную траву в ровный рядок. Руки крепко держали ручку, мускулы набухали, твердели. Арсей радовался ощущению собственной силы. Он не оглядывался назад — Недочет, конечно, остался позади. Куда шестидесятилетнему старику угнаться за молодостью! Но, дойдя до конца прогона и подкосив уголки, Арсей вскинул на плечо косу и, повернувшись, увидел Недочета все на том же расстоянии от себя. Это удивило и-озадачило молодого косаря.