Большая семья - [105]

Прасковья Григорьевна поставила чугунок в печку.

— Говорит: «Где ж Иван Иваныч? Теперь, — говорит, — ему — тебе-то, стало быть, — полегчает».

— Это почему же полегчает?

— «Сам, — говорит, — за все возьмусь. Хватит, — говорит, — баклуши бить».

— Так и сказал?

— Так и сказал: «Хватит баклуши бить».

Недочет достал табакерку.

— Выходит, за ум парень взялся. Приветствуем… — Он понюхал табаку. — А что сейчас делает?

— Бреется. Пришел весь в пыли, зарос. А сапоги чистые и сырые. Не иначе — в речке вымыл.

Достав из-за голенища гребенку, Недочет расчесал бороду.

— За ум парень взялся, — повторил он. — Пойти поговорить, что ли? Как думаешь?

— Ступай, ступай, — сказала Прасковья Григорьевна. — Только ты уж, Иваныч, поласковее с ним. А то, не дай бог, опять с ним что случится.

— Будь спокойна, кума, — сказал Недочет, вставая. — Я с ним по душам, как отец с сыном.

Арсей брился, сидя перед зеркалом, висевшим в простенке между окнами. Над столом горела маленькая керосиновая лампа. Арсей был в майке, и Недочету бросились в глаза худые, выдававшиеся лопатки.

Увидев Недочета в зеркале, Арсей, не переставая бриться, приветливо воскликнул:

— Иван Иваныч! Мое почтение! Рад видеть!..

Недочет молчал. Расставив ноги, он стоял позади Арсея и, казалось, весь был поглощен созерцанием его торчащих лопаток.

— Что молчишь, Иван Иваныч? — спросил Арсей, сбривая усы. — Или не признаешь, что ли, своего?

— Та-ак… — протянул Недочет, будто и не слыша слов Арсея. — Та-ак, Арсей Васильич. Погулял, значит, покочерыжился?

— Да уж никому бы не пожелал такого гулянья, — сказал Арсей, намыливая щеки.

Недочет пощипал бороду — он сильно волновался.

— Ах ты, сук-кин сын! — внезапно выпалил он. — Ах ты, подлец непутевый!

Арсей вскочил, повернулся к нему и растерянно замер, держа бритву у щеки.

— Что ж ты делаешь, а? — сурово продолжал Недочет. — Где ж твоя совесть, а? Где она у тебя, я спрашиваю?

Никогда Арсей не слышал от Недочета подобных слов. В первую минуту он не знал, как отнестись к неожиданной вспышке старика. Потом решил, что следует смириться и, повернувшись к зеркалу, миролюбиво сказал:

— Ну, ладно, Иван Иваныч… Если бы ты знал, как мне было худо! Такое, брат, творилось, что недругу не пожелал бы… Душу огнем выжигало…

Недочет вскипел, сорвался с места, пробежал по комнате.

— Недругу не пожелал бы!.. Душу огнем выжигало! — передразнивал он Арсея. — Кисель, вот ты кто! Кисель, а не мужчина!

Взъерошенный, трясущийся от гнева, Недочет бегал по комнате и останавливался перед Арсеем лишь для того, чтобы обрушить на него новый поток обидных слов.

— Душу огнем выжигало!.. Нашел время с душой нянчиться! Стыд и срам!.. Народ из сил выбивается, а он, со своей душой, как теленок шальной, по полю зыкает!..

Кончив бриться, Арсей вытер лицо полотенцем.

— Ну, хватит, разошелся, — хмуро сказал он. — Чай, не отец.

Недочет так и подскочил от злости, будто эти слова подхлестнули его.

— Если бы я был твой отец! Если бы я был твой отец, я бы тебе живо бадюком ребра пересчитал… Ты мне скажи лучше, как ты народу в глаза смотреть будешь? Отцу легче, а вот народу как? Что ты людям ответишь? А они спросят, спросят!..

— Спросят — отвечу, — процедил Арсей.

— Что ответишь? — горячился Недочет. — Что, я спрашиваю? Ну-ка, скажи, почему гулял?

— Я не гулял.

— Ах, не гуля-а-ал! — презрительно воскликнул Недочет. — Работал, трудился… Дом строил или пары пахал?

Арсей начинал злиться.

— Ну, довольно! Не мальчик. Сам знаю, что делать.

— Сам знаешь? — Недочет остановился у стола и вдруг сказал тихо, с укором. — Эх ты, бесстыжие твои глаза! Его руководителем выбрали, а он хозяйство забросил — и в кусты! Народ вон день и ночь работает, старается, а председатель… Что бы ты сделал, ежели бы кто из колхозников вот так загулял? Что? А помнишь, что ты сказал Антону там, на посевах, когда тот на тракторе уснул? Помнишь?

— Довольно! Что, в самом деле, расхорохорился? — сказал Арсей, надевая гимнастерку. — Всему своя норма.

— Вот-вот, норма! — подхватил Недочет. — И по норме тебя надо бы под суд отдать!

— Но-но, легче!

— Под суд! — кричал Недочет. — Прогульщик ты, вот кто! Лодырь!

Арсей шагнул к Недочету.

— Что ты сказал? — спросил он, бледнея. — А ну, повтори.

— Лодырь, я сказал! — кипел Недочет. — Прогульщик!

Ярость обуяла Арсея. Он схватил Недочета за грудь, притянул к себе.

— Бей старика! Бей, щенок! — прохрипел Недочет. — Бей крепче! Не промахнись, сук-кин сын!

Арсей выпустил Недочета, схватил с лавки фуражку и выбежал из дому.

Ошеломленный, Недочет стоял на том месте, где его оставил Арсей.

С порога послышался голос Прасковьи Григорьевны:

— Что ты наделал, Иваныч? Просила поласковее, так нет же!.. Ах, батюшки, что с ним теперь будет!..

Дрожащими от волнения руками Недочет взял ее за плечи, усадил на лавку, сам сел рядом.

— Ничего, мать, не огорчайся… Очухается и с покаянием придет. Я его знаю… И пусть, обормот, не воображает, что он тут и царь и бог и что все ему так, не за понюх табаку, спишется.

Прикрыв лицо передником, Прасковья Григорьевна продолжала всхлипывать.

— А ты не печалься, Григорьевна, — ласково успокаивал ее Недочет. — Не печалься!.. Он за это нас уважать больше будет. Вот посмотришь. И прощения просить придет. Обязательно придет. Вот мы с тобой будем тут сидеть и будем ждать, а он вот откроет дверь и придет. Придет и скажет: простите, виноват, погорячился… И все будет хорошо. И выходит, ты понапрасну печалишься, зря плачешь.