Большая книга стихов - [56]

И над убитым мальчуганом

Сто океанов, сто земель

Взревели темным ураганом.

Малыш, за чей-то давний грех,

Как агнец, в жертву принесенный,

Лежал, сокрытый ото всех,

Ничьей молитвой не спасенный.

Заката неподвижный круг,

Еще вчера спокойный, летний,

Сгорел — и нам явились вдруг

Последний день и Суд последний.

Мы понимали: этот суд

Вершится вдумчиво и скоро,

И, зная — слезы не спасут,

Всю ночь мы ждали приговора.

А утром солнышко взошло,

Не очень яркое сначала,

И милостивое тепло

Надеждой светлою дышало.

Зажглась и ранняя звезда

Над недоверчивым безлюдьем,

Но гул последнего Суда

Мы не забудем, не забудем.

1987

ТУМАН

Лес удивляется белесой полосе,

А мир становится безмерней:

Как будто пахтанье, густеет на шоссе

Туман поздневечерний.

Врезаемся в него, не зная, что нас ждет

За каждым поворотом чудо.

Сейчас нам преградит дорогу небосвод

С вопросом: — Вы откуда?

А я подумаю, что эта колея

Бесплотней воздуха и влаги:

Она низринута с горы сверхбытия

В болота и овраги.

1988

ИРИСЫ

Деревня длится над оврагом,

Нет на пути помех,

Но вверх взбираюсь тихим шагом,

Мешает рыхлый снег.

Зимою жителей немного,

Стучишь — безмолвен дом,

И даже ирисы Ван Гога

Замерзли над прудом.

А летом долго не темнело,

Все пело допоздна,

Все зеленело, все звенело,

Пьянело без вина.

Вновь будет зимняя дорога,

Но в снежной тишине

Все ж будут ирисы Ван Гога

Цвести на полотне.

1988

"Шумит река, в ее одноголосье…"

* * *

Шумит река, в ее одноголосье —

Загадка вековая, кочевая.

Из темной чащи выбегают лоси,

Автомашин пугаясь — и пугая.

И голос, кличем пращуров звучащий,

И лес по обе стороны дороги,

И мы посередине темной чащи,

И наши многодумные тревоги,

И лоси, вдруг возникшие, как чудо,

С глазами, словно звезды Вавилона, —

Мы здесь навек. Мы не уйдем отсюда.

Земля нам не могила здесь, а лоно.

1988

СТЕНЫ НОВОГО ИЕРУСАЛИМА

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

Гумилев

Стены Нового Иерусалима

Не дворцы и скипетры царей,

Не холопье золото ливрей,

Не музейных теток разговоры,

Не церквей замшелые подпоры,

Не развалины монастырей,

А лесов зеленые соборы,

А за проволокою просторы

Концентрационных лагерей,

Никому не слышные укоры

И ночные слезы матерей.

1988

В КОВЧЕГЕ

Просило чье-то жалостное сердце,

Чтобы впустили и меня в ковчег.

Когда захлопнулась за мною дверца

И мы устраивались на ночлег,

Забыл я, кто я: отпрыск иноверца

Иль всем знакомый здешний человек?

Лицо мне щекотало тело львицы,

Я разглядеть не мог других людей.

Свистя, вертелись надо мною птицы,

То черный дрозд, то серый соловей.

Я понимал, что нет воде границы

И что потоп есть Дождь и вождь Дождей.

Я также понимал, что наши души

Остались там, в пространстве мировом,

Что нам теперь уже не надо суши,

Что радость есть в движенье круговом,

А за бортом вода все глуше, глуше,

Все медленней, но мы плывем, плывем…

1988

"В слишком кратких сообщеньях ТАССа…"

* * *

В слишком кратких сообщеньях ТАССа

Слышу я возвышенную столь

Музыку безумья Комитаса

И камней базальтовую боль.

Если Бог обрек народ на муки,

Значит, Он с народом говорит,

И сливаются в беседе звуки

Геноцид и Сумгаит.

1988

"Устал я от речей…"

* * *

Устал я от речей

И перестану скоро

Быть мерою вещей

По слову Протагора.

Устал я от себя,

От существа такого,

Что, суть свою рубя,

В себе растит другого.

Нет, быть хочу я мной

И так себя возвысить,

Чтоб, кончив путь земной,

Лишь от себя зависеть.

1988

ВОСПОМИНАНИЕ

Райский сад не вспоминает,

Просто дышит и поет,

Будущего он не знает,

Прошлого не сознает,

И лишь наша жизнь земная

Думает о неземном,

И, быть может, больше рая

Память смутная о нем.

1988

КАВКАЗ

Я видел облака папах

На головах вершин,

Где воздух кизяком пропах,

А родником — кувшин.

Я видел сакли без людей,

Людей в чужом жилье,

И мне уже немного дней

Осталось на земле.

Но преступление и ложь,

Я видел, входят в мир

С той легкостью, с какою нож

В овечий входит сыр.

1988

МАЙСКАЯ НОЧЬ В ЛЕСУ

Какая ночь в лесу настала,

Какой фонарь луна зажгла,

Иль это живопись Шагала —

Таинственная каббала?

А что творится с той полянкой,

Где контур сросшихся берез, —

Как будто пред самаритянкой

Склонился с просьбою Христос.

О как понять мне эти знаки,

И огласовки, и цифирь,

Когда в душистом полумраке

Ликует птичий богатырь.

Он маленький, почти бесцветный,

И не блестящ его полет,

Но гениально неприметный,

Он так поет, он так поет…

1988

ИСТОРИК

Бумаг сказитель не читает,

Не ищет он черновиков,

Он с былью небыль сочетает

И с путаницею веков.

Поет он о событьях бранных,

И под рукой дрожит струна…

А ты трудись в тиши, в спецхранах,

Вникай пытливо в письмена,

И как бы ни был опыт горек,

Не смей в молчанье каменеть:

Мы слушаем тебя, историк,

Чтоб знать, что с нами будет впредь.

1988

ЗАМЕТКИ О ПРОЗЕ

Как юности луна двурогая,

Как золотой закат Подстепья,

Мне Бунина сияет строгое

Словесное великолепье.

Как жажда дня неутоленного,

Как сплав пожара и тумана,

Искрясь, восходит речь Платонова

На Божий свет из котлована.

Как боль, что всею сутью познана,

Как миг предсмертный в душегубке,

Приказывает слово Гроссмана

Творить не рифмы, а поступки,

Как будто кедрача упрямого,

Вечнозеленое, живое

Мне слово видится Шаламова —

Над снегом вздыбленная хвоя.

1988

"Бык сотворен для пашни…"

* * *

Бык сотворен для пашни,

Для слуха — соловей,

А камень — тот для башни,

А песня — для людей.