Большая книга стихов - [50]

Два сына на нее похожи…

И вывел он пером стальным

Свой знаменитый псевдоним,

И зарыдал вблизи музея…

Ежов, наглея и робея,

Смотрел, как плачет большевик,

Но к экспонатам он привык.

05.10.1983

ВЕЧЕР В РЕЗИДЕНЦИИ ПОСЛА

Посольской елки разноцветный сон.

Еще рождественский сияет праздник.

Меж двух коринфских вычурных колонн

Играет пианист-отказник.

Он молод, бородат, щеголеват,

И, кажется, от одного лишь взмаха

Двух птиц — двух легких рук — звучат

Колоколами фуги Баха.

Ему внимают дамы и послы,

Священник православный из Дамаска.

Колонны, кресла сказочно белы,

Но мне мерещится другая сказка:

На палубе толпится нищета.

Что скрыто в будущем туманном?

Как жизнь пойдет? Как будет начата

Там заново за океаном?

Я слышу бормотанье стариков,

Я вижу грязные трущобы

И женщин, но уже без париков,

Глядящих издали на небоскребы,

На ярко освещенный Яшкин-стрит,

На улицы, где маклеруют,

А дети — кто зубрит, а кто шустрит,

А кто беспечно озорует.

Им суждено в Нью-Йорке позабыть

Погромы в Ковно, в Каменец-Подольске,

С акцентом по-английски говорить,

Как некогда по-русски и по-польски.

Один стоит поодаль. Он затих.

С улыбкою на личике нечистом

Он слышит ангелов средь свалок городских,

Он станет знаменитым пианистом.

11.01.1984

УТРО ПО ДОРОГЕ В ЛЕС

Забудем о заботах книжных,

О запылившихся трудах:

Теперь дороже

Нам снизки ласточек недвижных

На телеграфных проводах

И день погожий.

Под кровлей раннего тумана

Мне показалось: лес далек,

Но он был ближе,

Чем мысль, пришедшая нежданно,

Чем этот легкий мотылек,

Плясун бесстыжий.

О чем же мысль пришла? О раннем

Сиянии дерев и трав;

О бесполезном

Раздумье, слитом с умираньем;

О том, что, мир в себя приняв,

Мы в нем исчезнем.

17.11.1984

КРУГОЗОР

Зеленое, мокрое поле овса

С улыбкой — иль это смеется роса? —

Взирает на утренние небеса.

За полем, одетые в белый наряд,

Березы свершают старинный обряд:

Молитву они бессловесно творят.

А дальше, за рощей, впадает река

В другую реку, наклонившись слегка,

И старшей подруги вода ей сладка.

А дальше, где в гору идет колея,

Глушилок-страшилищ торчат острия,

А дальше, а дальше — Россия моя.

Россия мздоимцев, Россия хапуг,

Святых упований и варварских вьюг.

И мерзко хмельных и угодливых слуг.

И пусть по России прошелся терпуг,

Россия — росою обласканный луг

И памятный первый погромный испуг.

23.07.1984

ЯНВАРЬ, НОЧЬ

Тяжелые белые шубы медвежьи

На елях развесил Январь,

И звездочка в небе, в бездонном безбрежье,

Горит, как на барже фонарь.

Я чужд этой ночи, и логову елей,

И тропке, ползущей в снегу,

И лишь фонарю, что горит еле-еле,

Открыть свою тайну могу.

Не знает зима, как ей быть с посторонним

Со мной, с огоньком надо мной.

Мы вместе угаснем, мы вместе утонем

В безбрежной пучине ночной.

1984

МАЛИНОВКА

Над грубым гуденьем вагонов

Сияющий храм вознесен,

Но вместо малиновых звонов —

Малиновки сдавленный звон.

О чем же грустишь ты, зорянка?

О том, что покорствуем зря?

О том, что пустая приманка —

Лесное тепло сентября?

О том, что хочу не другую,

А эту дорогу топтать,

И вместе с тобою тоскую

О дерзости громко роптать.

1984

ЗИМНИЙ ЗАКАТ

Вот я вижу тебя сквозь очередь,

Где в былое пятятся годы,

Соименница дерзкой дочери

Сандомирского воеводы.

Как привыкла ты, пообедали

В метростроевской мы обжорке,

На закате зимнем проведали

Те, что помнила ты, задворки.

Вот любуемся мы домишками

И церквами Замоскворечья,

На тебе, как на князе Мышкине,

Тонкий плащ топорщил оплечья.

О декабрьской забыв суровости,

Мне своим говорком московским

Сообщала старые новости

О Бальмонте, о Мережковском.

Притворились, что не заметили,

Как над нами кружится стужа.

Где присяжные? Где свидетели?

Где Париж? Где погибель мужа?

А порой от намека слабого

Поднималась надменно бровка…

Далека, далека Елабуга

И татарская та веревка.

1984

В ЦАРСТВЕ ФЛОРЫ

В стране деревьев и цветов лесных

Я думаю о существах иных.

Я думаю о близких существах,

Осмысленных в цветах и деревах.

Мне кажется, что легкая сосна —

Та девочка, чья южная весна

Пролепетала в отроческий час

Мне первый и пленительный отказ.

Мне кажется: акация, как мать,

Откинула серебряную прядь,

И говорят мне белые цветы:

"Все правильно, мой мальчик, сделал ты".

Я вижу старый искривленный дуб.

Рисунок узнаю отцовских губ.

Еще мгновенье — он уйдет во тьму,

Сейчас не хватит воздуха ему.

А кто стоит среди кустов и трав,

А сам, как лес, как целый лес, кудряв?

И ствол его, до самой купины

Обугленный дыханием войны,

Навеки, прочно в эту землю врос,

Ничто ему ни вьюга, ни мороз,

Всегда во мне, поныне с давних пор,

Исследующий, требующий взор.

Одетое душистою листвой,

Мне деревце кивает головой,

И я на голос двигаюсь ольхи,

Читающей безумные стихи,

И жаром араратского огня

Два разных глаза веют на меня.

1984

В КАЛМЫЦКОЙ СТЕПИ

1. ДНЕМ

В долине плоской, как доска,

Чернеют овцы и собаки —

Начертанные кем-то знаки

Неведомого языка.

Песок и солнце жгут их колко,

А я пытаюсь их прочесть,

Забыв про шифер и про жесть

Степного пыльного поселка.

Вдруг клинописному письму

И я сумею научиться,

Но смысл, который в нем таится,

Я не открою никому.

2. НОЧЬЮ

О степь калмыцкая с двоякой

Субстанцией ночной,

Когда братаются два мрака:

Воздушный и степной.

Здесь образ неба так нагляден,

Как будто степь видна,

В нем столько же бугров и впадин,

Как у степного дна.