Большая книга стихов - [40]

Я, дурень, плачу… Мимо, мимо,

Нет рядом никого!

Ко мне, — прости меня, Вергилий, —

Как слезы к горлу, подступили

Все неудачи долгих лет.

"Довольно малевать мазиле!" —

Кричат мне дети вслед.

Я плачу. Оттого ли плачу,

Что не могу решить задачу,

Что за работою умру,

Что на земле я меньше значу,

Чем листик на ветру?

Жизнь — штука страшная. Но в кисти

Нет рабства, низости, корысти.

Взгляни, какая вышина,

Каким огнем бушуют листья,

Как даль напряжена!

1971

БЕЛЫЙ ПЕПЕЛ

А был ли виноват

Небесный свод горелый,

Когда его пределы

Захватывал закат?

Смотри: как пепел белый

Снега кругом лежат.

Созвучием стихов

По энтропии прозы

Ударили морозы,

И тихий день таков,

Как белизна березы

На белизне снегов.

Но я отверг устав

Зимы самодовольной,

Мне от снежинки больно:

Она, меня узнав,

Звездой шестиугольной

Ложится на рукав.

1971

УТРЕННИЕ ПОКУПКИ

Весенним ветром вздута,

Покорна и громка,

Мутнеет от мазута

Чеченская река.

Две светлые пичужки

Уставились в нее, —

Как будто для просушки

Развешено белье.

Мостом, почти лубочным,

Иду в седьмом часу:

Хочу купить в молочном

Кефир и колбасу.

У женщин тех окраин,

Я с детства в это вник,

Так резок, так отчаян

И так отходчив крик.

Мне душно. Загрудинный

Я чувствую укол…

Меняются картины:

Я на базар пришел.

Как время нас чарует,

Какой везде уют,

Когда земля дарует,

А люди продают!

Беру у бизнесменки

Редиску и творог.

На родине чеченке

Пусть помогает Бог.

Пусть больше не отправит

Туда, где дни горчат,

Пусть горя поубавит,

Прибавит ей внучат,

Пусть к ней заходит в гости

Невидимым путем…

И вот опять замостье,

Пятиэтажный дом,

И ты передо мною

В гостиничном окне,

Но только не усвою, —

В окне или во мне?

1971

ПОРТРЕТ

Семейный праздник, закипая,

Шумит, сливается с движением весны,

Лишь ты недвижно смотришь со стены,

Непоправимо молодая.

Но, если б ты была жива,

Ужели бы закон свершился непреложный

И, как у прочих, были бы ничтожны

Твои заботы и слова?

Сияет мне как откровенье

Твоей задумчивой улыбки тихий свет,

И если воскресенья мертвых нет,

То наша память — воскресенье.

1971

ОБМАН

Шаман был женщиной. Он скашивал

Сверкающий зрачок,

Грозил кому-то жесткой дланью,

Урчал, угадывал, упрашивал,

Ложился на песок

И важно приступал к камланью.

Предпочитая всем событиям

Наполненность собой,

Достиг он славы громогласной,

Чаруя варваров наитием,

И звонкой ворожбой,

И даже сущностью двуснастной.

Неистовствам отделки тщательной

Внимал в толпе густой,

Ненужный всем стоящим рядом,

Пастух, ничем не примечательный,

Но странно молодой,

Со стариковским жгучим взглядом.

1971

ПОСЛЕ НЕПОГОДЫ

Тихо. Но прошло недавно лихо:

Пень торчит, как мертвая нога,

Серая береза, как лосиха,

Навзничь повалилась на снега.

Скоро лес расчистят и расчислят

И в порядок приведут опять…

Кто-то говорил: "Деревья мыслят".

Но ведь мыслить — значит сострадать,

Это значит — так проникнуть в слово,

Чтоб деянье в нем открылось вдруг,

Это значит — помнить боль былого,

Чтоб понять сегодняшний недуг,

Это значит — не витиевато

Выдумки нанизывать на нить,

А взглянуть на горе виновато

И свой взгляд в поступок превратить.

1972

ПАМЯТЬ

В памяти, даже в ее глубочайших провалах,

В детскую пору иль в поздних годинах войны,

В белых, зеленых, сиреневых, — буйных и вялых, —

Вспышках волны,

В книгах и в шумной курилке публичной читальни,

В темных кварталах, волшебно сбегающих в порт,

Где пароходы недавно оставили дальний

Вест или норд,

В школе, где слышались резкие звуки вокзала,

В доме, где прежних соседей никто не зовет, —

Ясно виднеется все, что судьбой моей стало,

Все, что живет.

Здесь отступили ворота от уличной кромки,

Где расстреляли в двадцатом рабочих парней,

Там уводили на бойню, в тот полдень негромкий,

Толпы теней.

Можно забыть очертания букв полустертых,

Можно и море забыть и, забыв, разлюбить,

Можно забыть и живущих, но мертвых, но мертвых

Можно ль забыть?

1972

СПУСК В ГАВАНЬ

Медовый месяц нэпа.

Вечерняя лиловь.

Выходит из вертепа

Усталая любовь.

Порывисто и редко

Дыханье ветерка.

На ней висит горжетка

С головкою зверька.

А вправду ли наряден

Французский пеньюар?

Подарен иль украден

Массивный портсигар?

Работать в доме тяжко,

И нужен перерыв,

И с каждою затяжкой

Ей легче… Там — обрыв,

И порт, и копошенье

Существ и их теней,

Вдали — кровосмешенье

Звезд и земных огней,

Здесь — листьев тополиных

Замедленный полет,

И в первых брюках длинных

Мальчишка у ворот.

Болезненно и сладко

Душа истомлена,

Все для него загадка:

Порт, звезды и она.

1972

ГОДОВЩИНА АРМЯНСКОГО ГОРЯ

Хлеб, виноград, Господь.

Хлеб, виноград, Господь.

Персики в Эчмиадзине

Цветом цветут фиолетовым.

Свод над землею синий,

Как над Синайской пустыней.

Ряса католикоса

Цветом цветет фиолетовым.

Медленно, многоголосо

Звон поминальный вознесся:

Хлеб, виноград, Господь.

Хлеб, виноград, Господь.

Страшная годовщина

Страшной народной гибели.

В церкви Эчмиадзина —

Слово Божьего сына.

Поровну мы разделим

Тоненькие опресноки.

Выйдем из храма с весельем,

В поле траву расстелим.

Жертвенного барана

Мы обведем вкруг дерева.

В сердце — вечная рана,

А земля нам желанна.

Все мирозданье в расцвете,

Все непотребное — изгнано,

Только и есть на свете —

Дети, дети, дети,

Хлеб, виноград, Господь.

Хлеб, виноград, Господь.

Боже, к твоим коленям

Я припадаю с моленьем:

Да оживут убиенные

В этом саду весеннем!

В нашем всеобщем храме

Да насладятся весело