Большая книга стихов - [38]

Угрюмый, грязный вход.

На верхотуре где-то

Над скинией завета

Мяучит кот.

Раввин каштаноглазый —

Как хитрое дитя.

Он в сюртуке потертом

И может спорить с чертом

Полушутя.

Сегодня праздник Торы,

Но мало прихожан.

Их лица — как скрижали

Корысти и печали…

И здесь обман?

И здесь бояться надо

Унылых стукачей?

Шум, разговор банальный,

Трепещет поминальный

Огонь свечей.

Но вот несут святыню —

И дрогнули сердца.

В том бархате линялом —

Все, ставшее началом,

И нет конца!

Целуют отрешенно,

И плача, и смеясь,

Не золотые слитки,

А заповедей свитки,

Суть, смысл и связь.

Ты видишь их, о Боже,

Свершающих круги?

Я только лишь прохожий,

Но помоги мне, Боже,

О, помоги!

1969

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЕГИПТА

Гладит бога, просит, чтоб окрепла,

Женщина, болящая проказой,

Но поймет ли, что такое лепра,

Этот идол, крупный и безглазый?

Воздух пахнет знойно, пыльно, пряно,

Горяча земля и нелюдима,

И смеются люди каравана,

По всему видать, — из Мицраима.

Только мальчик в стираном хитоне

Слез с верблюда на песок сожженный,

И его прохладные ладони

Ласково коснулись прокаженной.

Он сказал: "Не камню истукана —

Это Мне слова ее молений".

И пред Богом люди каравана

Радостно упали на колени.

1969

ГОНЧАР

Когда еще не знал я слова

С его отрадой и тоской,

Богов из вещества земного

Изготовлял я в мастерской.

Порой, доверившись кувшину,

Я пил с собой наедине,

Свою замешивая глину

Не на воде, а на вине.

Не ведая духовной жажды,

Еще о правде не скорбя,

Я вылепил тебя однажды,

Прекраснобедрая, — тебя!

Но свет и для меня зажегся

С потусторонней высоты,

И, потрясенный, я отрекся

От рукотворной красоты.

Так почему же зодчий мира,

Зиждитель влаги и огня,

Глазами моего кумира

Все время смотрит на меня?

1969

КИПАРИС

За листвой, зеленеющей в зное,

Дышит море, и бледен закат.

Я один, но со мной — эти двое:

Воробьи в кипарисовой хвое

Серым тельцем блаженно дрожат.

Хорошо моим братикам младшим

В хрупкой хижине, в легкой тени,

И акация ангелом падшим

Наклоняется к иглам увядшим,

И, смутясь, ей внимают они.

Не о них ли душа укололась?

Не таит ли в себе кипарис

Твой тревожный, тревожащий голос

И улыбку, в которой веселость

И восточная горечь слились?

Ведь и я одарен увяданьем,

И на том эти ветви ловлю,

Что они пред последним свиданьем

С грустной завистью и ожиданьем

Смотрят: вправду ль живу и люблю?

1969

ПТИЦЫ ПОЮТ

Душа не есть нутро,

А рев и рык — не слово,

А слово есть добро,

И слова нет у злого.

Но если предаем

Себя любви и муке,

Становятся добром

Неведомые звуки.

Так, в роще, где с утра

Сумерничают ели,

Запели вдруг вчера

Две птицы. Как запели!

Им не даны слова,

Но так они певучи —

Два слабых существа, —

Что истиной созвучий,

Сквозь утренний туман,

Всю душу мне пронзили

И первый мой обман,

И первых строк бессилье,

И то, чем стала ты, —

Мой свет, судьба и горе,

И жажда правоты

С самим собой в раздоре.

1969

"Как ты много курила!.."

* * *

Как ты много курила!

Был бессвязен рассказ.

Ты, в слезах, говорила

То о нем, то о нас.

Одинокие тучки

Тихо шли за окном.

Ты тряслась, как в трясучке,

На диване чужом.

Комнатенку мы сняли,

Заплатили вперед,

Не сказали, но знали,

Что разлука придет,

Что на лифте взберется

На десятый этаж,

И во всем разберется,

И себя ты предашь,

И со мною не споря,

Никого не виня,

С беспощадностью горя

Ты уйдешь от меня.

1969

УЗНАВАНИЕ

Подумал я, взглянув на белый куст,

Что в белизне скрывается Ормузд:

Когда рукой смахнул я снег с ветвей,

Блеснули две звезды из-под бровей.

Подумал я, что тихая сосна

В молитвенный восторг погружена:

Когда рукой с нее смахнул я снег,

Услышал я твой простодушный смех.

Я узнаю во всем твои черты.

Так что же в мире ты и что не ты?

Все, что не ты, — не я и не мое,

Ненебо, неземля, небытие,

А все, что ты, — и я, и ты во мне,

И мир внутри меня, и мир вовне.

1969

ЗАКАТ В АПРЕЛЕ

Пред вечным днем я опускаю вежды.

Баратынский

Был он времени приспешник,

С ним буянил заодно,

А теперь утихомирился, —

Сквозь безлиственный орешник,

Как раскаявшийся грешник,

Грустный день глядит в окно.

Травяные смолкли речи,

Призадумались стволы,

Запылав, закат расширился,

И уносится далече,

Исцеляя от увечий,

Запах почвы и смолы.

Пусть тревоги вековые —

Наш сверкающий удел,

А кошелки мать-и-мачехи,

Золотисто-огневые,

Раскрываются впервые,

И впервые мир запел.

Снова жгучего прозренья

Над землей простерта сень,

Каин, Авель — снова мальчики,

Но в предчувствии боренья

Заурядный день творенья

Вновь горит, как первый день.

1969

НА ЧУЖОЙ КВАРТИРЕ

Не видел сам, но мне сказали,

Что, уведя за косогор,

Цыганку старую связали

И рядом развели костер.

Туман одел передовую

И ту песчаную дугу,

Где оборотни жгли живую

На том, не нашем берегу.

А я, покуда мой начальник

Направился в политотдел,

Пошел к тебе сквозь низкий тальник,

Который за ночь поредел.

В избе, в больничном отделенье,

Черно смотрели образа,

И ты в счастливом удивленье

Раскрыла длинные, оленьи,

С печальным пламенем глаза.

Мы шли по тихому Заволжью,

И с наступленьем темноты

Костер казался грубой ложью,

А правдой — только я и ты.

Но разве не одной вязанкой

Мы, люди, стали с давних пор?

Не ты ли той была цыганкой?

Не я ль взошел на тот костер?

Не на меня ль ложится в мире

За все, чем болен он, — вина?

Мы оба на чужой квартире,

В окне — луна, в окне — война.

1969

СТРАХ

Поднимается ранний туман

Над железом загрезивших крыш,

Или то не туман, а дурман,