Большая книга стихов - [41]

Всеми твоими дарами!

С нами, с нами, с нами —

Хлеб, виноград, Господь.

Хлеб, виноград, Господь.

1972

ПО ДОРОГЕ

Вдоль забора к оврагу бежит ручеек,

А над ним, средь ветвей, мне в ответ

Соловей говорит по-турецки: йок-йок,

Это лучше, чем русское "нет",

Потому что неточен восточный глагол,

И его до конца не поймем,

Потому что роскошен его произвол,

И надежда упрятана в нем.

Я не вижу, — каков он собой, соловей,

Что поет на вечерней заре.

Не шарманщик ли в серенькой феске своей

Появился на нашем дворе?

Пахло морем, и степью, и сеном подвод,

Миновало полвека с тех пор,

Но меня мой шарманщик и ныне зовет

Убежать к ручейку за забор.

И когда я теперь в подмосковном бору

Соловья услыхал ввечеру,

Я подумал, что я не умру, а замру

По дороге к родному двору.

1972

ПОДЪЕМ

В горах, как благодарный фимиам,

Светло курились облачные дымы.

Деревья поднимались к небесам,

Как недоверчивые пилигримы.

Они бранили горную грозу,

Метель, и град, и камнепад жестокий

И вспоминали, как росли внизу,

Где так привычно следовали сроки.

Они забыли злобу топора

И цепкую пилу лесоповала,

И то, что было ужасом вчера,

В их существе сегодня ликовало.

Но, охраняя каждый свой побег,

Брели наверх все строже, все упрямей,

Чтобы обнять первоначальный снег

Своими исхудалыми ветвями.

1972

АРМЯНСКИЙ ХРАМ

Здесь шахиншах охотился с гепардом

И агарянин угрожал горам.

Не раз вставало горе над Гегардом,

Мы войско собирать не успевали

И в камне прорубили крепость-храм.

И кочевали мы, и торговали,

И создавали, каясь и греша,

Уже самих себя мы забывали

И только потому не каменели,

Что в камне зрела и росла душа.

1972

"Еще и плотью не оделись души…"

* * *

Еще и плотью не оделись души,

И прах — травой, и небо — синевой,

Еще вода не отошла от суши,

И свет был слеп во тьме довековой,

Еще неизреченным было слово,

И мысль спала в тиши предгрозовой,

И смерть не знала теплоты живого,

А я уже тебя любил.

И боль моя свою постигла смелость,

И свет прозрел во тьме, и твердь земли,

От влаги отделясь, травой оделась,

И души плоть впервые обрели,

И мысль проснулась в мирозданье новом,

И время, уходящее вдали,

Увидела она и стала словом

И мерою всего, что есть.

1972

КОЧЕВОЙ ОГОНЬ

Четыре как будто столетья

В империи этой живем.

Нам веют ее междометья

Березкою и соловьем.

Носили сперва лапсердаки,

Держали на тракте корчму,

Кидались в атаки, в бараки,

Но все это нам ни к чему.

Мы тратили время без смысла

И там, где настаивал Нил,

Чтоб эллина речи и числа

Левит развивал и хранил,

И там, где испанскую розу

В молитву поэт облачал,

И там, где от храма Спинозу

Спесивый синклит отлучал.

Какая нам задана участь?

Где будет покой от погонь?

Иль мы — кочевая горючесть,

Бесплотный и вечный огонь?

Где заново мы сотворимся?

Куда мы направим шаги?

В светильниках чьих загоримся

И чьи утеплим очаги?

1973

КОМИССАР

Торжествовала власть, отбросив

И опрокинув Колчака.

И в Забайкалье стал Иосиф

Работать в органах Чека.

Он вызывал к себе семейских,

Допрашивал, и подлый страх

Внушал им холодок в еврейских,

Печально-бархатных глазах.

Входил он в души староверок

Предвестием господних кар,

Молодцеватый недомерок,

Длинноресничный комиссар.

Мольбы выслушивал устало,

Сжимая кулачок у рта.

Порой губкомовцев смущала

Его святая простота.

Каким-то попущеньем странным

Он выжил. И на склоне дней

В Сибирь приехал ветераном

На полстолетний юбилей.

В глазах — все той же грусти бархат,

И так же, обхватив сучок,

Туда, где свет в тайге распахнут,

Трясясь, глядит бурундучок.

1973

ХАИ?М

Там, где мчалась дружина Гэсэра,

А недавно — жандармский полковник,

Где и ныне в избе старовера

Мы найдем пожелтевший часовник,

Где буддийские книги бурята

Разбрелись по аймакам глухим, —

Серебристо-светла, торовата,

Есть река по названью Хаи?м,

Будем верить преданьям не слишком:

То ль, тропой возвращаясь таежной,

Да притом, говорят, с золотишком,

Был он голью зарезан острожной,

То ль трактир содержал он на тракте,

Беглых каторжников укрывал,

И за свой поплатился характер…

Есть река и Хаи?м-перевал.

Вечный дух пребывает в кумирне,

В древнем свитке и в крестике малом.

Хорошо ль тебе, Хаим, в Сибири

Течь рекой и стоять перевалом?

Что мне светит в серебряных всплесках?

Иль в тайге улыбается Тот,

Кто смутил мудрецов бенаресских

И в пустыне хранил свой народ?

1973

ЗАВОЕВАТЕЛЬ

О это море, колыбель изустных

Повествований, хроник простодушных,

О Понт Эвксинский после захолустных,

Степных местечек и закатов душных!

Великолепен мир, когда он целый,

Хотя и составной, и виден глазу

Не в перекрестье ниточек прицела,

А широко, со всех сторон и сразу.

Мне хорошо с тобою, ветр соленый,

С Европой настоящей и не старой,

С атлантами, поднявшими балконы,

С театром у приморского бульвара.

По улицам, бегущим вниз, иду я

Наверх, легко дышу нектаром юга,

И, каменного герцога минуя,

Я приближаюсь к центру полукруга.

Строенья в стиле греческих колоний,

Дух Генуи в стенах полуразвалин,

И тот же известняк, что в Вавилоне, —

Он так же темен, порист и печален.

Бедны полупустые магазины,

Но где-то есть, я слышал, барахолка.

Все по душе мне: шумные румыны,

У церкви — старенькая богомолка…

Фурункулезный, круглый ростбиф-наци, —

Мне обер дал сегодня увольненье.

День без придирок, желчных ламентаций

И ожиданья трезвое волненье.

С фамилией, на Вавилон похожей,