Большая Хета сердится - [6]

А нос его уже дотянулся до этой зовущей к себе кругляшки, и язык осторожно лизнул. Сладко! Лизнул побольше. Ещё слаще! Тогда он стал торопливо облизывать всю кругляшку. А когда сдавил её зубами, из небольших отверстий, предусмотрительно продырявленных матросами, к нему в пасть брызнули густые фонтанчики такой невероятной сладости, что у Умки от удовольствия даже уши зашевелились. Такой сладости ему ещё никогда не доводилось пробовать!

Умка давил жестянку зубами, когда это не помогало, давил лапой. Занятый делом, он забыл об осторожности. Правда, пока ему ничто не грозило, но как знать…

Скоро в сплюснутой жестянке уже ничего не осталось. Что значит одна маленькая кругляшка для такого мишки?! Умка облизал лапы, снег, куда накапала сладость. И поднял голову, оглядел «скалу» — не упадёт ли ещё?..

— Что, миша, доволен? — кричали ему сверху. — Тебе бы ещё медку на заедку!

Но кругляшек больше не бросали.

Внутри «скалы» что-то опять угрожающе застучало, а сама «скала» мелко задрожала. Умка неторопливо повернулся и зашагал восвояси.

— Миша, Умка, приходи, не забывай нас! Ещё угощение получишь! — кричали ему вдогонку.

Умка шагал к матери-медведице и Уме, чтобы поведать им о своей встрече и рассказать, что Двулапые не враждебны, а совсем наоборот, добры, и нет нужды их обходить стороной. Мать-медведица и Ума этого ведь ещё не знают…

Снова в гости, или хитрая кругляшка

Однако, не пройдя и половины пути, Умка почувствовал, что после всего приятно пережитого — удачной охоты, полученного у «скалы» угощения — его стала одолевать дремота. Увидев небольшое углубление между торосов, он забрался в него, как в берлогу, и улёгся, положив, как это делала мать, голову на лапы. Глаза сами закрылись.

И мгновенно он очутился в их старой берложке. Он опять маленький медвежонок, несмышлёный, неуклюжий, приткнулся к тёплому брюху матери-медведицы и посасывает вкусное, сладкое молоко. Причмокивает, передохнёт минутку и снова сосёт. Он ещё не успел насытиться, как эта хитрющая задира Ума оттолкнула его и ловко пристроилась сама.

Он в сердцах толкнул её: «Пусти, это моё!»

Она отбрыкнулась и, вытянув губы дудочкой, фукнула: «Нет, моё!»

Тогда он ударил лапой. Но на Уму не легко найти управу. Она упёрлась, и ни с места. Он ужасно рассердился, как никогда ещё не сердился, и так двинул лапой, что лапе больно стало.

Умка вскочил, открыл глаза. Ни Умы, ни матери-медведицы рядом не было, а торос, по которому он, наверно, двинул лапой, раскачивался и верхушкой со звоном ударял по соседнему торосу.

В пасти Умки всё ещё оставался привкус молока, не материнского, а того, необычного, что довелось ему отведать у незнакомой «скалы». И его потянуло опять к Двулапым. Может, ещё раз выпадет удача…

Он покружил возле одного тороса, возле другого… Где-то внутри ещё звучал предостерегающий голос матери-медведицы. Но народился в нём уже и другой, более настойчивый голос: «Чего бояться Двулапых? Иди к ним. Ни от кого на свете больше не получишь ты такого необыкновенной вкусноты лакомства!»

И Умка уже размашисто зашагал к «скале». Скоро она показалась, темнея между белых торосов. И хотя внутри неё опять что-то неприятно гремело и стучало, Умку это не остановило. Чего бояться стука, если он не грозит бедой!

Матросы на этот раз его заметили ещё издали и закричали:

— Что, миша, понравилось? А мы тебе ещё угощение припасли.

Умка уже давно почуял этот запах, никакие другие запахи, знакомые и незнакомые, вкусные и невкусные, что приносил ему ветер, не могли заглушить его, ведь он ему и во сне снился!

Заветная кругляшка лежала на том же месте. Умка лишь мельком глянул по сторонам. Двулапые, как и в тот раз, были рады ему, это и Умку сразу расположило к ним. Он довольно заурчал. Появись сейчас для него какая-либо опасность, он бы, пожалуй, и глазом не повёл. А приди сюда тот старый великан-медведь с глубокими шрамами, что когда-то подходил к ним, и вздумай отнять это, принадлежащее теперь только ему, Умке, лакомство, он бы, не задумываясь, вступил с ним в драку.

Осторожно, как и в первый раз, Умка лизнул кругляшку. Вдруг эта сладость окажется не прежней сладостью, а чем-то другим, может, даже невкусным?

Но нет! Вкуснота та же. Он не обманулся.

Умка лизнул как следует. Кругляшка, словно испугавшись, отскочила в сторону.

Умка удивлённо смотрел на неё. Что же будет дальше? Кругляшка не шевелилась. Но стоило Умке дотянуться до неё носом, как она снова отскочила. Это озадачило Умку. Ведь кругляшка не птица, не рыба и не нерпа, почему же она скачет? Та, первая, ведь не скакала!

Умка попробовал подойти к кругляшке с одного бока, с другого… И всякий раз, когда он почти достигал желанного, кругляшка оживала и отскакивала.

А сверху подзадоривали:

— Что, миша, не поддаётся? А ты смелее хватай!

Смелости у Умки было достаточно. Но почему так всё происходит, ему было непонятно. И досадно. Однако он подметил, что от кругляшки тянется тоненькая жилка, и всякий раз, как кругляшке отскочить, жилка натягивается. Он понял: всё дело в этой жилке. Остальное было очень просто.

Он положил на жилку свою тяжёлую лапу, и сразу всё переменилось. Сколько жилка ни дёргалась, ни натягивалась, ничто ей уже не помогало. Кругляшка не двигалась.