Большая Хета сердится - [16]

Наконец Назарка поборол ветер. Нарты больше не падали. Тогда он быстро разгрёб снег возле Пуша и лёг рядом. Он дрожал от холода и всё теснее прижимался к Пушу.

«А в чуме сейчас тепло…» — думал он.

Если бы он был там, мама, сидя за шитьём, напевала бы ему сейчас его песню. У каждого мальчика и девочки есть своя песня, которую сочинила мама. Ему мама обычно поёт: «Назарка, когда вырастет, станет удалым пастухом. Запряжёт он самого красивого белого оленя в нарты и помчит в посёлок на праздник „Хейро“ — в честь солнца, которое скоро появится. И в гонках оленьих упряжек на этом празднике он придёт первым».

Назарка давно уже присмотрел в стаде белого оленёнка. Они будут вместе подрастать…

Но не мамину песню слышал сейчас Назарка, а свист ветра. Над ним метались снежинки, они цеплялись за Пуша, за него и белым покрывалом оседали на них.

Вскоре там, где они улеглись, вырос снежный сугроб. И только поставленные дыбом нарты да воткнутая в снег длинная палка чёрными вехами указывали на то, что тундра не пуста, что здесь человек.

Ещё долго пурга металась по тундре. Она выла, пугая диких зверей, сыпала снегом… Немного пригревшись возле Пуша, Назарка задремал. И сквозь дрёму увидел, как вышла из чума мама, зовёт его. Ветер уносит мамины слова. Пришла соседка, бабушка Ламдонё, и тоже вместе с мамой начинает звать его. Пурга заснежила их, холодно, но они не идут в чум греться. Вернулся отец — он обходил стадо, смотрел, чтобы в пургу не отбились олени. Он тоже зовёт. На его голос ближние сугробы зашевелились, из них высунулись морды собак. Отец зовёт громче. Собаки лают, тоже всё громче…

Кто-то сильно тормошит Назарку. Он просыпается и никак не поймёт, где он. А собаки лают совсем рядом. Назарка стряхивает с себя снег, протирает кулаками глаза и вдруг видит оленью упряжку, собак и… отца. Не во сне, а наяву. Это отец вытащил его из-под снега.

Назарка смотрит на него и не верит: взаправду всё это? Ему хочется броситься к отцу, обнять его за шею. Но отец смотрит устало — он долго кружил по тундре, разыскивая Назарку, — и не поймёшь, радуется он или сердится.

— Зачем ушёл? — укоризненно качает он головой. — Пурга. Мог пропасть.

Назарка виновато молчит.

— А я не один, — наконец говорит он, — я с Пушем. Солнце потеряло дорогу к нашему чуму, вот мы и пошли за ним.

И отец уже не укоряет Назарку.

— Искал солнце? — говорит он. — Смотри, вон оно.

Назарка оборачивается и тут только видит, что пурга кончилась, небо расчистилось, и там, у самого горизонта, в пламени зари показался краешек огненного шара.

— Солнце! Эге-е, солнце!! — закричал Назарка. — Я дошёл до тебя!

Перед дальней дорогой

Олеконе шла быстро. Ей надо было обязательно поспеть. Куда — знала только она, никто больше, она никому об этом не скажет.

Из-под снежных шапок спрятавшихся в сугробы домов на неё дремотно посматривали забелённые инеем окошки. Только у одного дома, самого крайнего, три глаза-окошка подмигивали красноватым отблеском заката, как бы говорили: «Торопись!»

С засыпанного снегом сарая, смеясь и озоруя, сталкиваясь, падая, катились на санях, на лыжах, просто на ногах мальчишки и девчонки — все в снегу с головы до ног, так что сразу и не поймёшь, где кто.

— Иди к нам! — позвали они.

Олеконе только краешком глаза глянула туда, махнула рукой и побежала дальше — легко, по-оленьи, едва касаясь бакариками[5] твёрдого наста. Забились за плечами песцовые хвостики, украшения парки[6].

Впереди — пустынная, чистая-чистая холмистая тундра, долгая, как зима. Туда, огибая холмы, уходил еле заметный след оленьей упряжки. На подъёмах он был чётче обозначен тёмными вмятинами от оленьих копыт, на разворотах блестел снежными срезами от полозьев нарт.

Спрямляя путь, Олеконе порой взбегала на сугробы, меховым комочком скользила по откосу. В низине, между двух холмов, она придержала шаг. На снегу было много следов — олени тут переминались с ноги на ногу. Здесь упряжка делала остановку. Перед дальней дорогой оленевод обычно, отъехав немного, останавливает упряжку. Достаёт трубочку, закуривает и, пока тянется дымок, вспоминает: всё ли взял с собой, не забыл ли что — ружьё, патроны, спички, соль… Об этом надо бы подумать в посёлке, но там людно, суетливо, разве всё вспомнишь? А здесь тишина. Если забыл что, можно вернуться. Другие забыли что-то передать — могут догнать. Кончился табак в трубочке и — в путь!

На упряжке, что оставила здесь следы, уехали вместе со своим дедушкой в стойбище брат и сестра Ямкины — второклассница толстушка Лими и пятиклассник Ячку, или Песец, как его все зовут за удивительное проворство в играх.

Должна здесь остановиться и та упряжка, на которой умчит с отцом в тундру Варчи. И пока отец будет вспоминать, не забыл ли что, будет вспоминать и Варчи… И может, вспомнит, непутёвый, что забыл дружбу… И подумает: «Разве можно дружбу забывать?»

Варчи ох как ждал этого дня, когда отец заберёт его с собой! Отец Варчи оленевод. Всю зиму он кочевал с оленьим стадом в лесотундре, там из-под рыхлого снега — оленям легче добывать корм. Сейчас весна, и хоть мороз ещё крепкий и с крыш ещё не свисают сосульки, оленьи стада уже движутся на север. Движутся медленно — у мам-важенок появились малыши, — однако к тому времени, когда наступит летняя комариная пора, стада уже дойдут до Ледовитого океана, там прохладно и комары не так донимают оленей. Когда стадо проходит не очень далеко от посёлка, родители приезжают в школу-интернат за ребятами. Учёба ещё не кончилась, но детей оленеводов отпускают раньше, потому что когда стадо уйдёт за сотни километров, его уже не догонишь. Они и школьную программу поэтому заканчивают раньше.