Он гладил её лицо, пристально смотрел на неё. Олеконе вздрогнула. Глаза её сузились, губы упрямо сжались. Она судорожно взмахнула вёслами и повела их, всем телом отваливаясь назад.
— Чего ждёшь! — крикнула она. — Вычерпывай воду!
Ну, конечно! Только — чем? И вдруг нашёл. Сорвал с головы шапку и, как ковшом, стал выбрасывать за борт воду. Скорее!
Пусть волны бегут, лезут через борт, пусть ещё больше злится Большая Хета, ей всё равно не одолеть их! Ломило спину, болели, отказывали руки, а он вычерпывал, вычерпывал, не останавливаясь, не передыхая. Он ни разу не взглянул на сестру, видел только взмахи вёсел, слышал, как скрипят уключины, как тяжело дышит Олеконе.
Волны стали меньше, меньше стал задувать ветер. Сохо ничего не замечал. Надо, чтобы воды в лодке не было, тогда они не утонут! Он не заметил, как высокий берег совсем надвинулся на них.
Вдруг — толчок. Сохо ткнулся головой в колени Олеконе, вскочил и только тут увидел, что они доплыли. Перед ними — круча, всего в двух шагах. Можно потрогать кустики тальника. Лодка похрустывала на камешках. Сохо стоял и никак не мог сообразить, что делать дальше. Вычерпывать? Или уже больше не надо? Не надо! И, натянув на голову совсем раскисшую от воды шапку, он вскочил на борт лодки, прыгнул на камень, поскользнулся, вскочил, и вот он уже на берегу. Схватил ременную чалку, придержал лодку.
— Олеконеко, Олеконеко, вылезай, — закричал он, — мы уже дома!
Олеконе медлила. Её руки закостенели на вёслах. Морщась, она с трудом разжала пальцы правой руки. Потёрла о колено. Потом правой помогла по одному пальчику разжать левую. Потёрла… И выбралась из лодки.
— Ну вот и дошли, — улыбнулась она Сохо.
А глаза её сказали ему: «Совсем молодец!»
Сверху посыпались камешки. Это мама и Экене спешили к ним. Чуть не кувырком Экене первая съехала вниз.
Мама крепко прижала к себе Олеконе, притянула Сохо и долго не выпускала их.
У Сохо набежали слёзы, и тут он впервые узнал, что люди плачут не только когда им плохо, но и когда им очень, очень хорошо.
Отцу сбежать с кручи ничего не стоит, а тут он почему-то спускался очень медленно. Может, боялся уронить малышку, которую взял из маминых рук? Наконец и он подошёл. И сказал глухим, каким-то чужим голосом:
— Жить не хотите? Видите: в Хете шайтан купается?!
И посмотрел на реку. И все посмотрели на реку, по-прежнему мрачную, всю в беспокойных волнах. Ветер завывал, свистел над головой, гнал волны — куда, зачем?
— Разве не знали: в такую погоду рыба не идёт в сеть? — уже не так строго проговорил отец.
— А мы поймали стерлядку! Одну.
Сохо кинулся к лодке, чтобы показать отцу их первый улов. Заглянул под одну лавку, под другую, осмотрел всю лодку… И, повернувшись к Олеконе, смущённо сказал:
— Её там нет… Наверно, я её выплеснул вместе с водой.
Олеконе покачала головой:
— Нет, не выплеснул, это Большая Хета рассердилась и отняла у нас первую стерлядку. — Она убрала со лба Сохо мокрую прядь, заглянула в глаза. — Но мы ещё поймаем, верно?
Назарка живёт на Таймыре, почти у самого Ледовитого океана. Отец Назарки оленевод, он пасёт колхозное стадо. Когда кончается корм на одном пастбище, стадо перегоняют на другое. Туда же оленеводы перевозят и свои жилища — чумы. Чум похож на шалаш, только покрыт он не ветками и не соломой, а оленьими шкурами. Его легко разобрать и собрать, не то что каменный или деревянный дом.
Вместе с родителями кочует по тундре и Назарка.
В Заполярье, на родине Назарки, ночь длится больше двух месяцев. И всё это время солнце прячется за холмами. Ночью Назарка ложится спать, ночью встаёт. На земле лежит снег, а на небе светят луна и звёзды. Нет-нет да и вспыхнет в вышине красным, лиловым, изумрудным светом северное сияние. Оно дрожит, переливается, то перекинется яркой полосой через всё небо, то нежной зеленоватой занавесью прикроет холодные звёзды, то вдруг рассыплется тысячами голубых стрелок.
Назарка смотрит, не отрываясь, хочет запомнить все эти стрелки, завитки… Вот мама хорошо их запомнила — она подол и рукава его малицы из оленьей шкуры и унты расшила такими же завитками.
С Назаркой всегда его лохматая собака Пуш. Пуша ещё щенком подарил Назарке их сосед, дедушка Яндэ.
— Не смотри, что из пятерых щенят этот самый слабый, — сказал он, — выходишь — добрая собака будет.
И верно, теперь Пуш самая сильная и умная собака в стойбище.
Пуш тоже поглядывает на небо, но ничего интересного не видит и, обернувшись, лижет Назарку в нос.
— Ну тебя-,— отмахивается Назарка, — не приставай!
Но Пуш не уходит, ласкается к нему. И Назарка треплет собаку по шее. Потом поднимает голову. А сияния уже нет, и с неба смотрят одни лишь звёзды.
«Если мы перейдём на новое пастбище, — думает Назарка, — звёзды тоже перейдут?»
Назарка привык к долгой полярной ночи, но всё же без солнца ему скучно, ведь его так долго не было, и он то и дело спрашивает маму и отца:
— Когда появится солнце? Может, оно забыло про нас? Заблудилось где-нибудь и никак не найдёт дороги к нашему чуму?
— Найдё-о-т, — смеясь говорит отец, — потерпи немного. Вон, видишь? — И он показывает вдаль.
Там, между двух холмов, словно костёр, разгорается заря. Это солнце. Оно совсем близко. Скоро оно выйдет из-за холмов и прогонит ночь.
