Олеконе рыба вроде и не интересовала. Очистив сеть и осмотрев её, не порвалась ли где, она села на лавку и положила на колени руки. «Совсем как мама после работы, — подумал Сохо. — И смотрит, как мама, будто что-то припоминает…»
Волны стали разворачивать лодку. «Не зевай, рыбак, делай своё дело!» — подсказывали они.
«Ветер вон какой, — думал Сохо, — тальник на мыске кланяется, река шумит, вода мутная, недобрая, всю рыбу попрятала».
— Опять будем сеть ставить? — нерешительно спросил он.
— Когда сеть лежит в чуме, рыба сама не придёт в чум, — ответила Олеконе и встала.
Сохо согласился и сел на её место за вёсла. Вёсла были ему не по росту, большие и тяжёлые, он с трудом их проворачивал. Олеконе, стоя на корме, быстро и аккуратно опускала сеть в воду. Расправляясь, сеть сразу шла вниз, и только поплавки, слегка окунувшись, упрямо качались на воде. Скоро путь лодки обозначился длинным рядом красных шариков.
Пора было возвращаться. С пустыми-то руками?.. Вот уж не обрадуются ни мама, ни отец! А сестрёнки скучно спросят: «Не поймали?» — и пойдут играть со своими куколками. А разве они виноваты, что рыба не пошла в сеть?
За мысом лодку тряхнуло и бросило к самым камням. Волна перекатилась, обдала их. Тут смотри да смотри!
— Большая Хета не хочет, чтобы мы ее переплывали, — сказал Сохо.
— Не хочет, — подтвердила Олеконе, выправляя лодку. Она гребла вверх по течению, ещё не решаясь пойти наперекор волнам и ветру.
Скоро они поравнялись с чумом. Отсюда он казался совсем маленьким. У Сохо вдруг засосало под ложечкой. «Мама, наверно, уже встала, — подумал он. — И печёт лепёшки, жарит рыбу. На сковородке шипят, плюются жиром куски сига, покрываются коричневой хрустящей корочкой». Сохо потянул носом.
— Есть хочешь? — спросил он сестру.
Олеконе не то кивнула, не то просто качнулась, работая вёслами.
«Хочет, — подумал Сохо. — И чего мы так спешили, даже не поели? Достали бы из ямы мороженую рыбу, настругали бы тоненько строганину[3], она даже вкуснее, чем жареная».
Большой чёрный камень встал перед ними, укрыл от ветра. Олеконе подняла вёсла.
— Передохнём, — сказала она.
Сохо опасливо глядел на взбудораженную реку, на сестру. Ох, и трудно будет идти назад!..
Снова пронеслись чайки. Олеконе и Сохо проводили их взглядом: «Быстро летают. Нам бы так перемахнуть через Хету».
— Однако, пора, — сказала Олеконе.
Она неторопливо развернула лодку и резкими ударами вёсел бросила её навстречу волнам. Лодка опять ожила, заплясала. Олеконе гребла размашисто, всем телом выжимая вёсла. А волны, такие большие и неукротимые, бежали и бежали навстречу, ударялись о лодку, всплёскивая, окатывали, и не было им конца… Сырой ветер бил по глазам. Сохо отвернулся от него и снова увидел берег. Как же мало они отошли!
Лодка всё круче взбиралась вверх и круче падала. Олеконе всё реже взмахивала вёслами, трудно-трудно тянула их на себя. Лицо её покраснело, мокрые волосы съехали на глаза. Сохо помогал ей, перегнувшись, пытался грести своей корягой. Но она то ныряла в пустоту, то вязла в текучей волне.
Горбатая, вся в пенных гребешках волна вдруг накрыла Сохо, вырвала из рук корягу и унесла. Сохо захлебнулся, взмахнул беспомощно руками, ловя борт; лодка тяжело опустилась, и Сохо испугался, что она вовремя не поднимется и волна вскочит в неё. Что будет дальше, Сохо и сам не знал, страшно было об этом думать.
Лодку вдруг резко развернуло, и водяная гора всей грудью ударила в борт. Их подбросило. Река, небо встали дыбом. Сохо забарахтался на дне порядком уже залитой водой лодки. Олеконе, из последних сил ворочая непослушными вёслами, выправляла лодку, ставила против волны.
Низко-низко пролетели чайки, крича им: «Берегитесь! Волны и ветер утопят вашу лодку. Потому что вы ещё маленькие и сил у вас ещё мало!..»
У Олеконе руки совсем не слушались, лодку стало сносить вниз по течению. Сохо глядел на берег — свой, высокий. Теперь он совсем не приближался. На краю обрыва Сохо увидел отца, мать, сестрёнок. Младшую, Зойку, мама держала на руках, а Экене, всегда шустрая, испуганно прижалась к маминым коленям. Ох, как Сохо захотелось самому прижаться к маминым коленям!
Все они стояли неподвижно, не кричали, не махали руками. Зачем? Ведь этим не поможешь! Даже отец, такой сильный, ничем не мог помочь. Плавать отец не умеет.
И мама не умеет. И Олеконе, и Сохо тоже. Да у них во всём посёлке никто плавать не научился. Попробуй влезь в воду, если она всегда ледяная!
Увидел Сохо и свою лиственницу. Вот она-то отчаянно махала ему ветками, звала: «Ну, что же вы! Гребите к берегу!»
— Иду, иду!.. — крикнул Сохо и стал пригоршнями вычерпывать из лодки воду. Но ладошки у него маленькие, разве много вычерпаешь? А волны хлещут, сбрасывают в лодку свои лохматые гривы.
Отяжелевшую, залитую почти до краёв лодку гнало по течению. Олеконе больше не гребла. Подавшись вперёд и слегка запрокинув голову, она смотрела широко раскрытыми глазами куда-то поверх Сохо. Чуть двигались только губы:
— Больше не могу…
Сохо приподнялся, провёл по её горячей щеке ладонью.
— Очнись, Олеконеко, Олеконекоча![4] Смотри: волны лезут в лодку, и скоро нам не останется в ней места!
