Бои местного значения - [11]

Весь наш «воинский гарнизон» в деревне состоял из двух военнослужащих. Я был старшим по званию — старшим сержантом, следовательно, являлся «начальником гарнизона», а в моем подчинении находился один рядовой, которого я просто называл «дядя Вася». Он годился мне в отцы по возрасту. Хорошо, что такой человек оказался в составе моего гарнизона. Дядя Вася воевал в гражданскую войну, не раз входил в состав знаменитых чоновских отрядов и умел добывать харчи в несравнимо более трудных условиях. В сложившейся обстановке бывший чоновец проявлял полнейшее спокойствие, а замечая мое временами кислое настроение, заводил бодрый разговор о том, как он воевал в гражданскую войну, или затягивал песни.

Все наше хозяйство: патроны, мины, снаряды, гранаты и другое имущество — мы перенесли с улицы на огород и укрыли, чем могли, от ненастья. Скоро наш склад стал похож на огромную юрту, занесенную снегом. Сами мы преднамеренно к нему не приближались, чтобы не оставлять следов. Такая тактика позволяла нам сразу обнаружить тех, кто хотел бы приблизиться к запретной зоне.

Со всей остротой перед нами встал вопрос охраны боеприпасов. Как поступить при таком численном составе гарнизона?

Вдвоем, да еще в зимнее время, трудно организовать круглосуточную охрану. Но из окна, выходившего во двор, нам хорошо был виден снежный бугор и подступы к нему. Можно было с карабином сидеть у окна и наблюдать за складом. Таким образом мы решили проблему охраны. Выход из положения опять же подсказал дядя Вася.

Хозяйка дома, старая глухая бабка, высохшая, как жердь, редко показывалась нам. Рано утром, что-то себе сготовив, она сразу же на весь день исчезала на печи, оставляя в нашем распоряжении длинную скамейку у окон, выходивших на улицу, стол и три самодельные табуретки. Нами бабка совершенно не интересовалась, проявляя полнейшее безразличие к тому, что происходило в ее доме и на всем белом свете.

Когда мы зашли к ней первый раз, дядя Вася несколько раз окликнул:

— Кто есть живой?

Никто не отзывался. Заглянули за дощатую перегородку — никого не было. Оставалась только печь. Там он ее и отыскал.

— Будем жить у вас, — закричал он ей на ухо.

Бабка долго смотрела на него, потом сказала:

— Дочка моя Анфиса в лесу дрова пилит. Хозяйка удалая, красивая, песни пие. Скоро вернется…

Теперь мы знали, что у нашей хозяйки есть дочь, которая скоро должна появиться дома. Непонятно было только в отношении пения, но мы сошлись на том с дядей Васей, что слышала она пение дочери давно.

Постепенно мы втягивались в ведение бабкиного хозяйства: топили сами печь, носили воду, грели чай и подавали ей на печку, утепляли избу, заготовляли дрова. По вечерам зажигали лампу из гильзы. Эти занятия на какое-то время отвлекали нас от тоскливого ожидания полкового транспорта. Воспользовавшись затишьем в нашем гарнизоне, решили устроить банный день. Хорошо наточив топор, дядя Вася отправился искать баню.

Вернулся он в радушном настроении.

— Собирайся, пойдем париться, — объявил дядя Вася, напевая какую-то старинную, запорожскую песню. Я от него частенько слышал ее мотив, но никогда не улавливал ни начала, ни конца. Что-то гайдамацкое слышалось в его песне.

Я впервые попал в деревенскую баню, топившуюся по-черному. Дядя Вася забрался на полку с березовым веником и все время просил поддать пару. Я плескал воду на раскаленные камни, сложенные в углу, и валился на пол. Пар обжигал нос и уши, а дядя Вася кряхтел на полке, хлестал себя веником и вниз не хотел спускаться. А когда наконец слез и присел на соломе, то был весь красный как рак, словно его вытащили из крутого кипятка.

— Намывайся на целый год вперед, — советовал дядя Вася. — На передовой будешь только потеть, а помыться, может, до самого лета не придется! Не раз вспомнишь такую благодать.

Одевались мы в предбаннике на морозе, и дядя Вася блаженствовал. Он так пропарил свои кости, что шел как пьяный по протоптанной в снегу через весь огород дорожке. Она привела прямо в дом хозяйки бани.

Нас встретила молодая, краснощекая женщина, как потом выяснилось, подруга Анфисы. В доме, по сравнению с нашим жильем, показалось мне очень уютно. На окнах — белые занавески, стол накрыт скатертью, в простенках две фанерки, на которых деревенский художник пытался воспроизвести какие-то картины природы. Но разглядывать все это было некогда. Хозяйка пригласила нас к столу.

Последние дни мы жили на голодном пайке, а тут на тарелке лежали белоснежная капуста, пересыпанная морковкой, огурцы и помидоры. А на огромной сковороде красовалась яичница на свином сале, от которой нельзя было отвести взгляда. Хозяйка, аккуратная, гладко причесанная, в белой расшитой кофте с длинными рукавами, суетилась вокруг стола и, видно, хотела угодить нам.

Дядя Вася не торопился — долго причесывался у висящего в простенке маленького зеркальца. Я заметил, что он уже не раз подмигнул хозяйке и вел себя как дома. И это удивляло меня.

— Ну что, Дусенька, — обратился дядя Вася к хозяйке, — угощай воинов.

Меня это как-то передернуло.

Фронт находился от нас далеко, даже фашистские самолеты не показывались над деревней, а мы выполняли функции сторожей, и я уже не раз просил командиров проходящих через деревню частей взять меня с собою, но каждый раз получал отказ. К тому же дядя Вася стращал меня военным трибуналом за самовольное оставление части и военного имущества.