Бои местного значения - [10]

Оживали и наши соседи справа и слева от нас, хотя и чувствовалось, что ряды батальона редеют.

— Оставайтесь пока на месте, — вылезая из окопа, сказал комбат. Чуть пригнувшись, он побежал к уцелевшему каким-то чудом дому, на свой КП.

Потом, когда поступил приказ и мы с Чулковым уже отходили, оказалось, что от большого села осталось всего пять-шесть домов, в том числе и тот, который стоял за нашим окопом. Чулков шел впереди с пулеметом на плечах. Я нес диски в коробках и удивлялся новому своему открытию. Когда идешь во весь рост, все вокруг выглядит по-другому, чем из глубокого окопа, обстреливаемого минами, снарядами, пулеметными очередями.

Громыхание переднего края постепенно отдалялось. В голове бродили нестройные мысли, обгонявшие одна другую, — все виденное и пережитое за последние дни, и в особенности за время боя, перемешалось и искало выхода.

— Ты аттестат успел получить? — спросил вдруг Чулков.

— Получил.

— Я тебе выдам еще один. Молодец! Теперь тебе сам черт не страшен. Страшнее не бывает. Окрестились мы нынче.

Эти слова растрогали меня. Хорошо, что в темноте Чулков не видел моего лица, по которому катились слезы. Я их быстро вытер рукавицей и старался не отставать от него.

По полям и болотам шли мы на новый рубеж обороны. Я попытался заговорить с шагавшим рядом со мною военфельдшером и выяснить у него, долго ли нам еще идти, но он тоже ничего не знал или не хотел говорить.

Только под утро 2 декабря батальон занял оборону у двух, рядом расположенных, небольших деревень. Впереди нас был глубокий противотанковый ров. На рассвете Чулков, осмотревшись вокруг, отметил, что позиции наши неплохие.

— Нам-то от этого легче не будет, — рассуждал он вслух, — но бить сподручнее. Полезут ведь напролом, тут ему ближе всего до Москвы!

Остатки батальона готовились защищать новый рубеж.

Через несколько дней я прочитал в газете, что 6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери.

3

Неожиданно поступил приказ об отводе нашего полка к ближней железнодорожной станции. Поползли слухи о переброске на другой фронт. Они подтвердились. Из ночной смены пришел сын хозяйки, у которой мы остановились в пристанционном поселке, и по секрету сказал нам с Петром, что для нас подан эшелон. Парень был еще подростком, но уже работал сцепщиком вагонов. Мать рано утром провожала его на работу и поздно вечером встречала, отмывала, отогревала и укладывала спать.

В тот же день под вечер мы погрузились, и эшелон сразу отошел от опустевшей платформы станции Сходня.

В холодной теплушке на ящиках с винтовками и патронами мы гадали, куда едем. Непонятно было, почему нас из-под Москвы перебрасывают на другой фронт. Много возникало всяких вопросов, но ответов на них никто бы не дал. Из вагонов нам не видно было то, что видели на огромных картах в Генеральном штабе.

Эшелон всю ночь медленно, с частыми остановками тащился по белым просторам. Днем проехали недавно освобожденный город Калинин. На небольшой станции, где была краткая остановка, по эшелону вдруг ударили пулеметы с немецких самолетов. Слышно было, как пули стучали по крышам вагонов.

— Похоже на град, — сказал никогда не унывавший сержант Афанасьев. — Если на этом все кончится, куда ни шло… А начнет бомбить, придется вылезать из салон-вагона. Не хотелось бы, конечно, пачкать новый полушубок о шпалы, но ничего не поделаешь…

Вылезать не пришлось. Заскрипели сцены, провернулись на рельсах колеса, эшелон медленно покатился на северо-запад.

Афанасьев под стук колес весело затянул частушки.

Только теперь мы узнали, что он пел когда-то в детском хоре, а потом выступал в заводском клубе с частушками под тульскую гармошку. Скоро мы убедились и в том, что он неистощим в своем репертуаре. Слушали его даже неулыбчивые Кравчук и Чулков. Получалось что-то вроде концерта на колесах. Афанасьев лежал в своем белоснежном полушубке под самой крышей вагона на ящиках и оттуда заливался соловьем:

Сеял репу — не взошла,

Сватал девку — не пошла,

Пересею — так взойдет,

Пересватаю — пойдет.

Мы с Петром лежали рядом с ним. Остальные внизу, у холодной печки, представляли публику.

После каждой частушки лицо Кравчука кривилось в едва заметной улыбке, а Чулков крепился.

Поезд к станции подходит

Да свисточек подает,

К милке раненый выходит,

Леву руку подает.

— Хватит, концерт окончен, — объявил Кравчук после этой частушки. — Оставь на следующий раз.

На этом выступление Афанасьева закончилось.

Проехали Бологое. Все вокруг было разбито и разворочено на этой станции непрерывными бомбежками. Снежные метели не успевали заметать чернеющие воронки.

Выгружались на станции Окуловка. Эшелон с батальонами прибыл сюда раньше нас. Они сразу ушли и теперь были уже где-то далеко на марше. Мы спешно нагрузили две машины боеприпасами и оружием. С ними уехали Кравчук, Чулков и другие.

* * *

Прошла уже неделя, как ушел наш полк с железнодорожной станции. Нас вдвоем оставили в глухой, затерянной в лесах деревушке охранять оставленные здесь боеприпасы. Постепенно мы разобрались с помощью старожилов в нашем местонахождении и приблизительно подсчитали расстояние до фронта. Выходило не меньше сотни километров. Временами мне казалось, что о нас совершенно забыли и нам придется просидеть в этой деревне до конца войны. Продовольствие у нас кончалось. Ближайшая к нам точка полка, на которой было оставлено много разного полкового имущества, находилась километрах в пятидесяти, ближе к фронту. Охрана там тоже состояла из двух человек. Как и мы, они ждали транспорт.