Бои местного значения - [9]

— Диски набивай! — потребовал Чулков, приняв от меня противотанковую бутылку.

Я присел на дно окопа перед раскрытым ящиком с патронами и принялся за диски. До меня все время долетало бессвязное ворчанье и ругань Чулкова. Обычно он говорил мало, а в окопе что-то бубнил непрерывно. Наверное, не мог без этого в минуты сильного напряжения.

По его неожиданному возгласу я понял: перед окопом что-то произошло — и на секунду высунулся из-за бруствера.

На поле перед нами дымил немецкий танк. Бежавшие за ним автоматчики не залегли, а подбирались к нашим окопам. Автоматная трескотня угрожающе приближалась.

Набивая диски, я почувствовал, как мне стало знобко и как по спине пробегают мурашки. Бой нарастал. Наша оборона еще больше оживилась, и казалось, что мы вот-вот перейдем в рукопашную. Стойкость тех, кто был рядом с нами, вызвала похвалу Чулкова:

— Это я понимаю!..

Передав ему очередной диск, я принялся палить из своего карабина… Перед окопом возник ползущий боец и сразу же попросил у меня винтовку, — очевидно, уловил на слух, что настала критическая минута боя. Он лег в неглубокой воронке, метрах в пяти справа от нашего окопа и ждал, глядя на нас.

— А твоя где? — грозно прохрипел Чулков, не отрываясь от пулемета.

Я удивился, как он мог услышать тихий голос бойца в грохоте разрывов.

— Вот она, только без затвора, — виновато сказал боец, выставляя из воронки дуло со штыком.

— Зубами грызи у фрица горло, — совсем рассвирепел Чулков. — Зубами!

Боец, подняв голову, чтобы увидеть Чулкова, ответил негромко и, как мне показалось, со стоном:

— Раненый я, братцы.

Чулков оторвался от пулемета и посмотрел в сторону воронки, в которой лежал незнакомый нам боец, а потом на меня:

— Перевяжи его и пусть ползет в тыл, если может!

Он с яростью застрочил из пулемета, и опять до меня донеслись его отрывистые слова в перерывах между очередями, а я искал в своем противогазе перевязочный пакет.

Мне еще не приходилось оказывать помощь раненым. Весь этот день все, что слышал, видел и делал, открывал для себя на войне впервые. Впервые видел ползущие на нас немецкие танки и бежавших за ними автоматчиков, впервые стрелял в тех, кто рвался к нам и к Москве, и от моих выстрелов тоже зависело, прорвутся ли автоматчики к нашему окопу или навсегда останутся на этом поле. Впервые все мы проходили здесь испытание огнем на стойкость и выдержку.

Я уже подтянулся на руках, чтобы выбраться из окопа и ползти с перевязочным пакетом к воронке, где лежал боец, как вдруг пулемет Чулкова замолк.

— Гранаты!! — заорал он так, что у меня дыбом встали волосы.

Я снова кинулся к нише и лихорадочно стал подавать гранаты. Чулков выхватывал их у меня из рук и сразу же швырял вперед. Я успел бросить только одну гранату, когда Чулков снова припал к пулемету.

Перед нашим окопом валились какие-то черные фигуры, вспыхивали огоньки разрывов, шуршали осколки, летели комья мерзлой земли и поднималась снежная пыль, перемешанная с землей.

Оставались еще две гранаты. Одна была у меня в руках, а другая лежала в нише. Вдруг кто-то спрыгнул сзади в окоп. Рука с зажатой гранатой невольно поднялась вверх, по телу пробежала мелкая дрожь от испуга. Еще мгновение — и пальцы бы разжались, но чья-то сильная рука ухватила мою руку и прижала к брустверу.

— Своих не узнаешь?

Я не сразу узнал изменившегося в ярости комбата, но страшно обрадовался, когда он тут же застрочил из своего автомата. Немцы рассеялись и куда-то пропали, откатились. По стрельбе можно было определить, что критический момент прошел. Перед окопом валялись трупы гитлеровцев. Но справа и слева наши стрелки не прекращали огонь. Оборона жила.

Я снова начал выбираться из окопа, чтобы ползти к воронке, где лежал боец.

— Ты куда? — окликнул меня комбат.

— Раненого перевязать.

— Давай.

Боец лежал без движения, уткнувшись лицом в мерзлую землю, а я склонился над ним в растерянности на коленях.

— Ты что там, богу молишься? — закричал мне Чулков. — Подставляй голову фрицу! Она у тебя не одна!

Впервые я так близко видел убитого и не знал, что же мне с ним делать.

После грозного напоминания Чулкова — возвращаться в окоп — я очнулся. Перекинулся через бруствер и, вздохнув, стал набивать опустевшие диски, выгребая из ящика последние патроны.

Передышка оказалась недолгой. Опять усиливался огонь по нашей обороне. Потом из леса выползли танки, а за ними побежали автоматчики. Все начиналось сначала.

Казалось, что немцы и на этот раз бросили на наши окопы все, чем они располагали, чтобы стереть нас с лица земли. Но роты, отбивая атаку, не дрогнули. В самый напряженный момент над нашими головами и позади нас, над селом, закружились фашистские самолеты. Их было много. Чулков обычно считал стервятников, а теперь только взглянул на них, выругался и показал мне рукой, куда надо смотреть, — на поле, впереди окопов. Все вокруг грохотало, тряслось от разрывов бомб. Казалось, что после такой обработки нашей обороны в живых останется мало. А тот, кто уцелеет, вряд ли сможет оказать какое-либо сопротивление. Но наш узкий глубокий окоп, выдолбленный в мерзлой земле по проекту Чулкова, оказался неуязвимым и помогал нам не только выжить, но и выстоять. После бомбежки окоп совсем затерялся среди воронок, и теперь с той стороны его было трудно отыскать на пригорке даже в бинокль. Это было нам на руку.