Бои без выстрела - [29]

— Боюсь, что вы переоцениваете мои способности, — устало махнул рукой Александр Николаевич. — Поживем — увидим...

* * *

Когда Петросов выписался из больницы и впервые после столь долгого отсутствия появился в управлении, его ожидал вызов к министру. В обширной приемной, куда он через час явился, уже сидели человек десять. Но миловидная, средних лет женщина-секретарь в капитанских погонах войск внутренней службы коротко сказала:

— Вас ждут, — и пропустила Александра Николаевича без очереди.

— Прошу садиться, товарищ полковник, — кивнул Петросову министр, перебирая на столе ворох каких-то бумаг. — Мы разобрались в вашем деле. К сожалению, должен признаться, что меня ввели в заблуждение. Я даже не знал, что вы болели. Словом, приказ об откомандировании вас в распоряжение кадров отменен. Хочу предложить вам работу в аппарате министерства.

Все это он произнес скороговоркой, не глядя собеседнику в глаза. В голосе министра слышалась досада. Уж больно редко ему приходилось признавать собственные ошибки. Петросов хорошо знал цену таким беседам и подобным предложениям. В таких случаях лестный пост в министерстве, нежданно-негаданное повышение по службе — мера вынужденная, давно придуманная для укрощения строптивых, а затем избавления от них, как говорится, «по-доброму», без шума.

— Так как вы смотрите на мое предложение? — министр оторвался от бумаг и впервые пристально посмотрел на Александра Николаевича. Это был тяжелый, недобрый взгляд, позволивший Петросову окончательно отбросить все свои сомнения.

— Благодарю за доверие, товарищ генерал. Но я действительно серьезно болен, и болезнь эта все чаще дает о себе знать. Как ни горько сознавать, но работать с полной отдачей я уже не смогу, а делать дело в полсилы не привык и не умею. Пора уходить на пенсию.

— Это ваше твердое решение? Может быть, еще подумаете?

— Нет, это решение твердое, товарищ генерал. Я все обдумал.

— Ну что ж, не смею больше вас задерживать. Желаю всего доброго. — И министр вновь углубился в бумаги.

...Значит и жизни не было

За оформлением различных документов, как чисто служебных, так и пенсионных, за подтверждением всевозможных справок и снятием необходимых копий прошло около месяца. И вот наступил день, когда Александр Николаевич, проснувшись однажды утром, понял, что спешить ему отныне некуда, что ждут его утром лишь пижама да шлепанцы.

Он лежал, глядя в потолок и прислушиваясь к звону посуды на кухне, где жена готовила завтрак. Она, как всегда, торопилась, боясь опоздать в школу, где преподавала географию.

Уже давно Петросовы-старшие жили одни. Обе дочери выросли, обзавелись своими семьями, жили и работали в других городах. Они подарили бабушке и дедушке прекрасных внуков. Вспомнив о них, Александр Николаевич подумал, что неплохо было бы на это лето забрать детишек к себе. Теперь присмотреть за ними есть кому.

В это утро за завтраком жена — Лаура Михайловна — сказала:

— После болезни тебе, Александр, необходимо отдохнуть. Постарайся на время отвлечься, разбери свой домашний архив, приведи его в порядок. Ведь в нем вся твоя жизнь. Я убеждена: тебе полезно сейчас обернуться назад, оценить по достоинству свое прошлое. Ведь недаром же потрачены все эти годы? Сколько в них поучительного для тех, кто начинает жить. Уверена, что об этом стоит не только вспомнить, но и написать.

Поначалу короткий разговор этот за яичницей и утренним кофе Александр Николаевич воспринял, как довольно неуклюжую попытку жены отвлечь его от грустных размышлений. К ее предложению он отнесся с недоверием. И за разборку бумаг в своем изрядно запущенном архиве взялся без особого энтузиазма, лишь бы убить время. Но вскоре работа эта увлекла его, а затем и целиком захватила. Петросов даже не предполагал, сколь интересными окажутся такие «раскопки», какую радость доставят ему драгоценные находки в бумажном кургане, сколько воспоминаний, и грустных, и радостных, навеют они.

Разбирая пожелтевшие бумаги, листая блокноты с полустертым карандашным текстом, осторожно разворачивая хрупкие на сгибах вырезки из газет, Александр Николаевич день за днем восстанавливал в памяти события давно минувших лет. Как сквозь туман, с расплывчатых любительских фотографий на него смотрели дорогие лица товарищей, многих из которых не было уже в живых. А с тетрадных листков старых писем он вновь слышал их голоса.

Именно в эти дни он особенно остро испытывал чувство неудовлетворенности. Вновь и вновь перед ним вставали мучительные вопросы: «А что я сам сделал?»

Петросов усмехнулся. Когда-то много лет назад он уже слышал эту фразу.

Вспомнилась давняя поездка в Хиву. Там старик рассказывал интересную восточную легенду.

Когда-то давным-давно в Хорезм приехал чужестранец. Долго бродил он по улицам древнего города, любовался роскошью мечетей и величием стройных минаретов, а под вечер забрел на кладбище, оказался среди надгробий. На каждом была надпись, и странник стал вчитываться. Чем больше читал, тем все более удивлялся.

«Здесь лежит Хасан-ибн-Хусейн, — значилось на одном из надгробий. — Прожил три года». «Под этим надгробным камнем покоится прах Ибрагима-ибн-Сагди — было начертано на другом. — Прожил пять лет». «Здесь похоронен Сервер-ибн-Сагдулла. Прожил один год»...