Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [237]

Днем только тоненький луч прорывался через щель щита, закрывшего снаружи окно. Восемь человек в небольшой, тесной камере. Они лежали на полу, упираясь головами в стены. Ноги встречались на середине — четыре пары ног с одной стороны и четыре пары с другой. О смерти здесь не говорили. Думали, но не говорили. Думал о ней и Марк. Случилось то, чего они ждали — ждали и надеялись, что оно не придет слишком скоро. Но пришло. Вечером он вернулся от Марии. Долго сидел у стола. Абдуллы не было, он теперь часто ночевал в казарме у Котова, крепко с Коровиным подружился. От стола Марк перебрался на койку. Мгновенно набросился тяжелый сон.

Вдруг почувствовал — кто-то рядом. Открыл глаза. Три гестаповца напряженно следили за ним. Револьверы в руках. «Забыл закрыть дверь!» — с обидой на самого себя подумал Марк. Цепкие руки немцев обшарили его. Оружия при нем не было. «Сделать ничего нельзя», — подумал Марк со странным спокойствием.

Потом эта темная комната, из которой выход один — в смерть.

Вслед за Марком привезли тогда Дробнина и Никифорова. Никифоров в городе был случайно, ночевал у Дробнина. Потом привели ребят в солдатской одежде. Их четверо. Из русского отряда. Приехали в город по каким-то отрядным делам, и тут арестованы. Эти уверены: отпустят. После полудня втолкнули в камеру Абдуллу. Он остановился у двери. Ничего не видя в темноте, спросил:

«Суров здесь?»

Обрадовался, когда услышал голос Марка. Спотыкаясь о чужие ноги, добрался до Марка и уселся рядом с ним на полу. Сказал, что Котов увел отряд из города. Абдулле приказал идти с ним, но он не подчинился, потихоньку отстал, вернулся. На улице его схватили немцы.

Медленно тянулось время. Луч, протиснувшись через щель в деревянном щите, падал на бритую голову Абдуллы, еще не успевшую покрыться волосами. Потом он исчезнет с его головы, и их поведут гулять. Будет девять часов утра. Часовой внизу на улице, часовой за дверью. Когда их выводят на десятиминутную прогулку, двор заполняется охраной. Из окна их провожает своим глазком пулемет. Во время этих прогулок можно разглядеть друг друга. Дробнин спокоен. На него накатилось тяжелое равнодушие, и он низко клонит голову. Задумчив Никифоров. Абдулла всё время озирается по сторонам, на его лице улыбка. Радуется воробьям, задравшимся между собой, деревьям под плотной листвой, небу бездонному, солнечному. Четверо молодых ребят из отряда держатся обособленно, пусть немцы видят, что они сами по себе, ничего общего не имеют с другими четырьмя.

Однажды вывели их так на прогулку. Чудесное утро, в такое хорошо по полю идти, запахи земли вдыхать. Когда положенные десять минут подходили к концу, вдруг зашумел ветер. Посерело вокруг. Солнце стало красным раскаленным шаром — пыль с земли взметнулась и дала ему этот пугающий лик. С каждой секундой ветер крепчал. Арестованных вели назад, а он упруго противился, бил им навстречу. Деревья во дворе словно в лихорадке. Ветви на них в одну сторону устремились, ветру подчиняясь. Листья, с деревьев сорванные, в лица людям били, вместе с пылью через высокую стену в большой мир улетали. Весенний листопад.

Их опять заперли в темной камере. Перед глазами Марка всё еще трепетали листья, и ветер рвал их с деревьев и на свободу, за высокую стену, уносил. Он думал, что каждый падающий лист — похож на человеческую судьбу. И его жизнь — лист падающий. Ветер вот-вот подхватит его и понесет. Но не в мир широкий, а… Об этом не нужно думать.

Арестованных на допрос не вызывали. Дробнин был уверен, что и не вызовут. В день весеннего листопада, он угрюмо сказал:

«Они нас без бюрократизма спишут на тот свет».

Но Марк думал иначе. Должна же, черт возьми, хоть какая-то бумажка после них остаться! В эти последние дни у него новая тревога. Парни из лесного отряда с молодой силой верят, что будут жить. Марк, Дробнин, Никифоров, Абдулла этой веры у них не рушат, но сами знают — отсюда еще никто в жизнь не выходил, только в смерть.

Так прошло двадцать два дня, и насту пил двадцать третий. После десятиминутной прогулки, как и каждый день, им принесли бак с кипятком. Три кружки на всех, по куску хлеба на каждого. Солнечный зайчик играл на голове Абдуллы. Она теперь была заросшей. Жесткая черная щетина. Абдулла тихонько пел, все другие молчали. Вдруг замок щелкнул. За дверью часовой и еще два солдата с короткими автоматами:

«Сурофф».

«На расстрел!» — была первая мысль Марка. — «Нет, расстреливают на рассвете или ночью, а сейчас день» — следующая мысль.

Его повели в другое крыло дома. Ввели в просторную комнату. Шеф гестапо. Тот самый, с которым была встреча у Дробнина и еще несколько встреч. Китель с черными погонами наглухо застегнут. Свеж побритое лицо улыбается. Солдаты ожесточенно щелкнули каблуками, вышли.

«Шпрехен зи дейтч?» — спросил гестаповец Марка.

«Нет», — ответил Марк, — «Я, как вы знаете, не говорю по-немецки».

«Тогда будем говорить с вами на русской шпрахе, как говорят ваши солдаты. Прошу вас садиться».

Это было неожиданно. Марк не предполагал, что шеф гестапо знает русский язык. Раньше он разговаривал с ними через переводчика.