Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [235]

Гестапо не на шутку встревожилось, начало выяснять, как разрослись русские формирования, кто посылал в них людей, откуда шло оружие, незарегистрированное у немцев, продовольствие, руководство, и все нити потянулись в Ручейково.

И тогда пришел конец Ручейковской державе, и весть об этом конце через несколько дней достигла Марка.

Однажды на рассвете в дверь их обиталища постучали. Открыл Котов — он за спиной наган держал. У двери круглолицый немолодой человек — подбородок и щеки белые, а остальные части лица загорелые, почти-что черные. Он отстранил Котова и шагнул в дверь.

«После признаешь», — тихо сказал он и пошел через пустое помещение магазина так, словно он уже не раз тут бывал.

«Ты, дядя, не отрекомендовался, чего прешь без спроса?» — сердито проговорил Котов, играя наганом.

Пришедший только зыркнул в его сторону глазами и шагнул за перегородку, за которой спал Марк. Марк проснулся при стуке в дверь; ничего не понимая, он смотрел на квадратного человека, вошедшего к нему за перегородку и севшего на стул.

«И ты не узнаешь?» — очень мрачно спросил человек. Марк поглядел на него, усмехнулся:

«Как не признать?», — сказал он, потягиваясь. — «Мой батько на Кулешова был похож. Как не признать?»

Котов от двери подал голос:

«Теперь и я узнаю. Если с дядьки Черномора сбрить бороду, то разве сразу узнаешь?»

Кулешов зажимал ладони меж колен, сидел тяжелый, совсем старый. Марк пригляделся к нему, напугался:

«Что случилось, старик? Какая беда лишила тебя бороды и принесла сюда?»

«Всем бедам беда», — трудно сказал Кулешов. И тут рассказал о конце Высокова. В Москве, как видно, встревожились, еще раз послали людей, чтобы Высокова остановить. Они были у него в Ручейково, да ни на чем не сговорились. После этого привели в движение гаденышей. Кулешов говорил, не повышая и не понижая голоса, вовсе без выражения. Так рассказывают люди, обожженные до корней.

Кулешов как раз в Ручейково был, когда немцы произвели нападение на деревню. Высоковские ребята попытались обороняться, да куда там! Две роты эсэсовцев подошло, полторы сотни отечественных бандитов царя Непроходимого, устоять ли двум десяткам ребят? Всё шло так быстро, что Кулешов совсем растерялся. А тут еще полицая Володю — он сопровождал Кулешова — в грудь ранило, и Кулешов держал его голову, и всё хотел его последние слова уловить. Володя умер, тогда только Кулешов обо всём другом мог подумать. Деревня горела, подпаленная со всех концов. Немцы гранаты в окна и в двери домов кидали. Изба деда Осипа горела, а царь Непроходимый кричал, чтобы Высоков выходил. Не вышел ни дед Осип, ни Залкинд, ни Высоков, только бобылка из огня выскочила. Кулешов с высоковскими парнями по бурьянным зарослям к лесу пробрался, через лес к дороге они прошли, и тут застрявший немецкий автомобиль увидели. Шофер старался его из колдобоины вывести, а трое пассажиров помогали ему, подпирая плечами. Один был немецкий офицер-гестаповец, а двое других — русские, и Кулешов сразу их узнал. Те самые гаденыши из Гомеля, на которых Высоков указывал как на опаснейших. Увидев Кулешова и высоковских ребят, гаденыши в лес рванули, а немцы пытались отстреливаться, да скоро отстрелялись. Потом Кулешов с ребятами к лесному озеру дошел, и тут они два дня таились. Ребята смотались на заимку, бритву добыли, еду. Сбрил Кулешов бороду и к Марку с Дробниным взял путь.

Марк сидел сгорбившись, смотрел в угол. Перед ним, живой, стоял Высоков. Он обязательно встал с койки, распрямился, только таким его Марк видит — прямым, высоким, бледным, огонь открыто принимающим, знающим, что это конец, сгорят они с дедом Осипом и доктором Залкиндом, но принимающим это, как неотвратимое.

«Что будем делать, старик?» — тихо спросил Марк.

«Если вы не против, то я смотаюсь в Гомель», — сказал Котов из-за перегородки. — «Там у меня дельце есть».

«Не к чему тебе в Гомель мотаться», — всё тем же ровным, гулким голосом сказал Кулешов. — «Гаденыши так напугались, что драпанули оттуда, и теперь жди, что они не ближе Берлина или Москвы остановятся… А делать будем то, что делали», — сказал Кулешов Марку. «Высоков это самое сказал бы».

Когда это произошло, немцы уже вели миллионный посев власовских писем к людям в России, заносили их и на другую сторону фронта. Призыв к борьбе падал на готовую почву. В оккупированной земле немецкие военные штабы закрывали глаза на многое из того, что делали русские. Налаживался порядок. Шли конференции городских и районных управ. Съезжались начальники городских полиций. Смерть Высокова ничего этого не остановит, всё пойдет своим чередом. Всё еще много бандитизма, насилий, анархии, но на взрыхленной почве не только будяки растут, но и здоровое начинает пробиваться. Слова Власова громко звучат, но если бы они не раздались, всё равно происходило бы то же самое. Люди к новому рвутся. Гаденыши действуют, много вреда приносят, но остановить они ничего не могут.

Никифоров в Гомеле. Теперь на его заводе ремонтируются подбитые немецкие танки. Выходят они с завода заново покрашенные и с заделанными пробоинами, но все знают — обман. Немецкие танкисты доедут на этих машинах до боя, но первый же снарядный осколок, пробьет латаное чудовище войны. Никифоров называет это абсолютно-пробиваемой броней. Под предлогом охраны ремонтируемых танков, он создает заводскую охрану из двух сотен человек. Высоков назначал этой охране стать еще одним русским батальоном.