Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [200]

Короче говоря, город, в который привезли Марка, был из тех самых городов, которые тогда получали повышения: были слободами, становились поселками городского типа, а потом городами. От таких изменений, мало что менялось.

Следуя указаниям Володи, Коровин держал путь к центру города. Ехали по окраинным улицам, дважды пересекли главную, но на ней сохранялось прежнее объявление: «Конному транспорту запрещается». Немцы эту улицу, мощенную булыжником, оставили для немецкого движения. Марк многое примечал. Проходили рабочие — они сразу узнаются по одежде, в которой обязательно найдется что-нибудь производственное — замасленная шапка, резиновые сапоги, а то и парусиновая спецовка — но, прежде всего, узнаются по неторопливости движений — на ходу люди отдыхают. Дети стайкой пробежали и, как во всякое другое время, размахивали на бегу сумками с книжками и тетрадками. Значит, школа для детей есть. Ближе к центру начали попадаться дома, занятые немцами. Солдаты слонялись без дела, старались вступать в разговоры с прохожими женщинами, редко какую из них пропускали без комментариев. Наверное, то же говорят, что и все солдаты мира, когда мимо проходит женщина.

До войны городской совет помещался в доме, который когда-то, еще до революции, принадлежал купцу, а дом был построен с колоннами, стрельчатыми окнами и многими другими подробностями прославленного стиля купеческого ампира. На фасаде были тогда всевозможные каменные фигуры. Потом горсовет решил, что ему неловко сохранять всё это старорежимное, и дом начали переделывать, придавать ему облик куба, что в те годы было модным. Средств и материалов хватило на переделку только одного крыла и получился не куб, а нечто, вовсе уж нелепое. На что уж немцы проявляли малый интерес к архитектуре, а и они не решились занять дом горсовета. В нем образовалось столько переходов, коридоров и коридорчиков, закутков и лесенок, что несведущий человек мог потеряться.

С приходом немцев на вывеске, висевшей у изуродованного дома, произвели совсем маленькое изменение. Стояло на ней «Горсовет». Это было выписано крупно. Мельче депутаты шли. Теперь ГОР оставили, а вместо СОВЕТ, написали УПРАВА, и на том все изменения вывески приостановили. Депутаты остались нетронутыми.

Володя привел Марка в горуправу, Коровин остался с конем. По тому, как Володя уверенно шел по переходам и коридорчикам, было видно, что он попал в этот лабиринт не в первый раз. Им пришлось довольно долго ждать в приемной. Марк, от нечего делать, перечитал объявления, что были наколоты на черной доске. Объявлялась туберкулезных детей, и было сказано, что им будет выдаваться особый паек. Городской голова извещал, что он выслушивает жалобы населения на действия полиции. Еще было объявление, что создан гражданский суд, и населению предлагалось все имущественные споры и гражданские несогласия решать в суде. Регистрация инвалидов войны повторно объявлялась. Всё это выглядело так привычно, так знакомо, что Марк сначала, было, подумал, что все эти объявления остались от прежнего времени, но потом сообразил — новые. В них употребляются прежде неизвестные слова — гражданские несогласия, полиция и не т., а г. перед именами — не товарищи, а господа. С маленькой буквы, впрочем.

Городской голова восседал в соседней комнате, и на двери к нему мелом было написано: «Кулешов». После долгого ожидания, их позвали к нему. За огромным некрашеным столом не канцелярского, а какого-то складского типа, сидел старый Тимофей Суров. Сходство было так поразительно, что Марк чуть не вскрикнул. Кудлатая, иссеченная сединой голова была похожа на большой котел. Борода от самых глаз, и когда городской голова наклоняется, она метет по столу. Глаза в бороде прячутся, поблескивают сквозь чащобу. Нос тупой, словно его напильником с конца спилили. Кулешов заканчивал разговор с каким-то человеком, а им кивнул на стулья — садитесь мол.

«Ведь это что же получается», — говорил Кулешову человек, сидящий напротив него. Он был высокого роста, худой, и всё время нависал над столом, приближал свое лицо к бороде Кулешова, чтоб тот мог его лучше уразуметь. — «Ведь это же рабочие не примут, не согласятся. Город должен им пайки выдавать, а тут выходит, что они должны город кормить».

«Я вам уже всё сказал, что мог», — очень устало сказал Кулешов. Он смотрел на Марка и Володю и, кажется, совсем плохо слушал то, что ему говорил высокий. — «Если рабочие не помогут, то кто же поможет?»

«Колхозников берите за морду, у них всё продовольствие. А вы на рабочих жмете», — сказал высокий.

«И колхозников жмем. До того жмем, что немцы уже грозят меня с этого места выжать. На рабочих жмем не потому, что жать хотим, а потому что голодающих хоть как-то нужно прокормить».

«Так ведь и рабочие голодают», — упорствовал посетитель. Марк заметил, что лицо Кулешова становится всё более и более сердитым, он, словно и вправду это был Тимофей Суров, раздувал неровным дыханием бороду, слегка постукивал ладонью по столу. Зыркнул глазами из волосяной дубравы так, что посетитель умолк на полуслове. Поднялся, вышел из-за стола. Стоял, широко расставив ноги в старых истоптанных сапогах, и указывал рукой на свой стул.