Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [196]

Когда гости ушли, Ксения Павловна увела в кухню Володю и Коровина, хотела дать Марку и Марии побыть наедине.

«Ты не торопись уходить отсюда», — сказал Марк Марии, когда они остались вдвоем. — «Тут, с Ксенией Павловной, ты прикрыта, а одна в длинной дороге можешь встретиться со всякой бедой».

Он сидел у стола, положив перед собой свои непомерно большие ладони. Никогда раньше он не замечал, что у него такие широкие руки, а вот теперь, когда стал худым и костлявым, их величина его самого удивляла. Мария села рядом, оперлась локтем на стол, очень печально глядела на Марка, но не плакала, старалась быть спокойной.

«Я не знаю, что сказать тебе», — тихо откликнулась она на его слова. — «Ты уйдешь, не можешь не уйти. А я буду тебя ждать. Я ведь давно тебя жду. С тех самых пор, когда во Владивостоке… Ты помнишь, Марк?»

У Марии были печальные глаза, Марку захотелось приласкать ее.

«Мы были тогда молодыми, Мария», — сказал он. — «Может быть были глупее, но несомненно лучше. Впрочем, это я постарел, а ты осталась прежней. Ты молода, Мария, и иногда я думаю, что тебе вечная молодость дана».

Он привлек ее к себе, поцеловал, а она, обняв его, уткнулась ему лицом в шею, и теплая влага слез омочила ему шею над воротником.

«Я знаю, что ты, если сможешь, вернешься. Но сможешь ли?» — шептала Мария. — «Многие не вернутся, Марк, вернешься ли ты?»

«Я вернусь», — сказал Марк. — «Если не приду, то приползу. Здоровый, больной, целый или искалеченный, но вернусь. Не всем же суждено погибнуть! Я вернусь, Мария».

Марку хотелось, чтобы она поверила его словам, но в нем самом веры в них не было. Гибель представлялась ему в таких простых и натуральных очертаниях, что он вовсе о ней не думал. И о жизни не думал. Будет жизнь или будет гибель — что об этом раздумывать? Война — слепая рулетка. Что об этом думать?

На рассвете они уехали. Оглядываясь назад, Марк видел у дома две женских фигуры. Где были такие же? Да, в родном селе. Сестра и мать ожидали его возвращения, когда он поехал в степь. От этой мысли стало тепло, взволнованно. Всегда был кто-то, кто ждал его и кто провожал. Без них жизнь была бы вовсе одинокой.

Серый конь Дробнина был серьезным созданием. Несмотря на худобу и преклонность возраста, у него еще доставало сил, чтобы размашистым шагом, а то и броской рысью, волочить пролетку с ними троими — Марком, Коровиным, Володей. Коровин занял место на облучке, конем правил, а Марк и Володя сидели позади. Дорога была нетрудной, но конь, как было видно, придерживается своих собственных правил. По ровному месту он их везет, но как только подъезжают к пригорку, он останавливается и умно, требовательно глядит назад. Трогался он с места только тогда, когда они выходили из пролетки и тем делали ему подъем легким.

Володя не первый раз ехал в дальнюю дорогу на сером коне, и потому конские привычки ему были знакомы.

«На подъем нипочем не повезет», — сказал он Марку и Коровину, когда они должны были приземлиться перед очередным и вовсе нетрудным пригорком. — «А к вечеру, когда приморится, будет каждый час останавливаться. Это просто удивительный конь, время он чувствует так, словно часы с собой носит. Час будет идти, десять минут стоять, и тут уж никакая сила его с места не стронет».

Марк сидел рядом с Володей или шел с ним за пролеткой и чувствовал, что неприязнь к парню с белой повязкой и с винтовкой не оставляет его. Но Дробнин хорошо сделал, что дал его им в провожатые. На выезде из города их остановил немецкий патруль. Володя предъявил какие-то документы, и немец махнул рукой, позволяя ехать. Но Володе зачем-то понадобилось показывать ему другие бумаги. Немец читал всё, что он давал ему. Известно, дай часовому или патрульному солдату любую бумагу, и он будет ее читать очень прилежно. Когда поехали дальше, Марк спросил, зачем Володя показывал все свои бумаги, если немец сразу разрешил им ехать? Володя ответил веселым смехом:

«Я хотел проверить, хороши ли эти бумаги», — сказал он. — «Мы, видите ли, не все пропуска можем получить в немецкой комендатуре, и нам приходится обходиться собственными средствами. Я показывал ему те бумаги, которые мы сами сочинили. Он им поверил, значит, мы не такие уж плохие сочинители».

Марк, когда он еще был с отрядом в лесу, заметил, что немцы с невероятной легкостью выдают документы, а выдав, свято доверяют им. Капитан Лазарчук для разведывательных целей имел коллекцию немецких пропусков, выданных русским жителям, и с этими бумажками люди из их отряда бродили по городам и селам.

«Если бумага написана по-немецки», — сказал Володя, — «печать со свастикой поставлена, по форме подписано, то немецкая солдатня испытывает к ней прямо-таки благоговейное чувство. Даже не обязательно, чтобы было написано хорошо по-немецки. Иногда сами немцы пользуются таким эзоповским языком, что диву даешься. Главное, чтоб печать и подпись были верно поставлены, а что подпись может быть поддельной, а печать вырезана из картошки — это уже подробность, неизвестная простому немецкому солдату».

Володя говорил весело, открыто и очень дружелюбно, а Марк всё еще не мог подавить своей вражды к нему. Когда солнце взошло, они были уже далеко от города и разрушений, напоминающих о войне. Проезжали через села, и Марку было удивительно видеть, что села, через которые перекатился фронт, живут так, как будто ничего не произошло. В них всё было в таком виде, словно и войны-то нет. Марк сам мог не сознавать, но это было для него очень, очень важно. В домике Ксении Павловны он, в ослабленности всех своих физических и духовных сил, мог представлять мир лишь в простейших очертаниях. Даже больной и немощный, он всё еще был погружен в войну и жил тем упрощенным представлением о ней, которым живут воюющие люди. Солдату на фронте представляется, что за его спиной живая, а перед ним мертвая земля. Там, где враг — там земля мертва. В ней ничего нет, только враг. В ней могли когда-то быть свои города и села, свои люди, но когда пришел враг — ничего не стало. Плоское, мертвое пятно. Такой взгляд заложен в психологии воюющего человека. Он поддерживается и развивается. Человек в войне отовсюду слышит — из приказов, из газет, из докладов — что перед ним — мертвая земля. Враг сделал ее мертвой.