Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [189]

Мария была с Марком, но ее как бы и не было. Заботилась о нем, но о прошлом — ни слова. И Марк о прошлом ни слова. Голубая владивостокская ночь, письмо, прошедшее через фронт — теперь всё это казалось ему далеким сном. Видел он, что жалеет его Мария, но и хозяйка Ксения Павловна жалеет, и нет разницы в их жалости. Мария подстригала ему отросшие волосы, но разве сыну Петьке она делала бы всё это иначе? Так думал Марк и не замечал, как в глазах Марии, когда она прикасается к его поседевшим волосам, бьется слеза. Слаб он был, чтобы в чужую душу заглянуть.

Марк до самых душевных корней был человеком потрясенным. Он жил как бы сразу в двух планах — во внешнем, в котором он с Марией, хозяйкой, Залкиндом; и в своем, особом и потайном, в котором он лишь сам с собой. Его сознание было подобно кривому зеркалу, придающему странные очертания всему тому, что он видит вокруг. Жизнь воспринималась Марком не потому, что она была вокруг него, а потому, что он помнил о ней. Думал о том, что Мария не может любить его, но это не волновало, так как он помнил, что любовь была, входила в его прошлое. Смотрел на добрую хозяйку и Залкинда и про себя думал, что они — всё, что осталось от прежнего. В прошлом было много людей, много событий, но в настоящем — пустота. Мария, Залкинд, хозяйка делают вид, что они не видят этой зияющей пустоты, хотят обмануть его. Нет, в этом Марку не нужно никому признаваться, но сам он видит — всё живое тут, вокруг, а дальше — мертвое, пустое, в которое ему уже давно нужно заглянуть.

Однажды утром он попробовал заглянуть. До мельчайших подробностей он знал, как это сделать. Мария утром уйдет — говорит, что на работу, но Марк ей не верит. Он никому не верит. Хозяйка выйдет к корове. Он спустит ноги на пол. Держась за спинку кровати, встанет на ноги. Двигая перед собой стул, опираясь на его спинку, дойдет до окна и увидит пустоту. Он содрогался от почти сладостного желания заглянуть в нее.

Всё произошло так, как он задумал, кроме одного — до окна он не дошел. Ноги подломились, и он вместе со стулом упал на пол. Ксения Павловна как раз поднималась на крыльцо с ведром воды, когда в доме упало что-то тяжелое. Она вбежала в комнату, увидев Марка на полу, всплеснула руками. Сердито ворча, старуха обхватила его руками, силилась приподнять. Вдвоем они ползли назад к кровати. В это время громкий, нетерпеливый стук в калитку. На лице Марка стук омертвил улыбку, глаза стали сухими, колючими. Ксения Павловна метнулась во двор. Собравши все силы, Марк всполз на кровать и натянул на себя одеяло.

Ксения Павловна впустила в калитку невысокого человека с кнутом в руке. Тулуп закрывал гостя по самые глаза, и она не сразу признала в нем того самого молодого, что привез Марка. Но потом признала.

«Ах, это ты, разбойник! Тебя еще тут не хватало», — сказала она, стараясь казаться сердитой, но в действительности очень обрадованная тем, что не немцы пришли, а свой.

Гость нисколько не обиделся, а сгреб Ксению Павловну и звучно, со смаком, поцеловал в отливающую желтизной щеку. Ксения Павловна по какой-то своей причине сразу пустила слезу и, утираясь передником, сказала:

«Вишь, какой ты бойкий и красивый, такого и убить-то жалко».

Котов, а это был он, действительно выглядел на славу. Черные усы удивительно хорошо говорили о его молодости и силе, а озорные, веселые глаза, так и светились, так и переливались. Хозяйка правду сказала — такой красивый, что и убить-то жалко. Цыганское было в его красоте — лихое и бесшабашное. Да и в словах звучала цыганщина, когда он сказал, весело скаля зубы:

«Маманя вы моя дорогая и раскрасивая до погибельности! Как тут наш болящий и страждущий?»

Ксения Павловна за веселостью уловила в госте тревогу.

«Прикрой свои буркалы», — сказала она совсем ласково. — «Жив, поправляется. Я еще не успела рассказать ему, как ты хотел меня ударить».

«Мамаша моя драгоценная», — на высокой ноте, сказал Котов. — «Ну, зачем меж нами такая неправда? Я может только хотел, а меня безо всякого хотения ударили, да не раз и не два, а несчитанно и щедро».

Ксения Павловна подтолкнула Котова к крыльцу.

«Входи уж, непутёвый. Тулуп в сенцах оставь, а то холоду полон дом нанесешь».

Марку было знакомо лицо вошедшего, но слаб он стал памятью и не мог сразу припомнить. Небольшие колючие и веселые глаза, вдернутый нос, черные кустистые брови — он всё это видел, но где?

«Не узнаете меня, товарищ майор?» — спросил Котов. Стул в его руке перелетел к кровати, и он уже сидел на нем.

«Нет», — неуверенно ответил Марк. — «Встречал вас, но не помню где?»

«Я — моряк, которого вы послали в плаванье», — оскалил Котов свои синевато-белые зубы.

«Моряк, плаванье?» — думал Марк ничего не припоминая. Слаб он был, чтоб всякое иноязычие понимать. Котов это увидел и прямее к Марку приступил.

«Товарищ майор», — сказал он. — «Мы тогда из лагеря выбрались, поганое море переплыли»…

Это было прошлое, и Марк сразу вспомнил.

«Простите, дорогой», — сказал он. — «Болезнь треклятая всю память отшибла. Теперь узнаю. Котов?»

«Он самый. Раз не узнали, значит запаха нет».

«Как вы тогда выбрались? Где вы теперь? Как же вы там?..»