Боги и гиганты - [130]

В 1902 году строительство находилось уже на такой стадии, что музей можно было показать посетителям. Он расположился на Острове музеев, между музеем кайзера Фридриха — с одной, и Национальной галереей, а также Старым музеем, с другой стороны.

Но как только строительство было закончено, посыпались жалобы. Во-первых, с первого дня стало ясно, что места недостаточно. Во-вторых, сразу же были обнаружены дефекты фундамента, которые, по мнению специалистов, уже невозможно устранить, если только не снести весь музей. В общем, казалось, что новый Пергамский музей не может рассчитывать на особенно долгую жизнь.

В 1906 году генеральный директор музеев Рихард Шёне по собственному желанию подал в отставку. Об этом можно было прочесть в газетах, которые посвятили ему не особенно бойкие статьи с вежливым сожалением о том, что старость и слабое здоровье вынудили генерального директора уйти с занимаемой им в течение 26 лет руководящей должности. Может быть, кое-где и найдется думающий читатель, который сообразит, что 66 лет это еще не тот возраст, когда академик уходит на покой с государственной службы. А потом, что это за болезнь? Шёне же совершенно здоров, несмотря на значительную глухоту, которая стала заметна лишь в последние годы. И читатель удивлен, причем еще больше он будет удивлен, когда узнает, что Вильгельм Боде станет наследником Шёне — ведь он лишь на пять лет младше своего предшественника и обладает гораздо более слабым здоровьем. Но ведь читатели газет ровным счетом ничего не знали о том, что уже много лет в берлинских музеях шла война, во время которой злая воля, интриги и безделье справляли настоящие вакханалии. Граф Узедом, предшественник Шёне, был придворным глупцом, усвоившим французские манеры, и отпетым бездельником. Но так как он был протеже Вильгельма I, то все ошибки и грехи ему, естественно, прощали. Мейер, первый директор картинной галереи, оказался безнадежным наркоманом. Бёттихера, заведующего Античным отделом, называли, судя по одной из вышедших книг, «гипсовым папой» и в высшей степени странным человеком. Боде, при всех его знаниях и умении, в чем нельзя было сомневаться, был безумно тщеславен и честолюбив. При любых трудностях он сразу же отступал в сторону, прикрываясь болезнью. Все эти люди и входили в Генеральную дирекцию музеев, где один боролся против другого, снедаемый желанием быть любимцем его величества.

В эту клоаку и попал в 1880 году Рихард Шёне, человек, наделенный бюргерской честностью, абсолютно добропорядочный в научном отношении. Произошло это в связи с объединением должности генерального директора и референта по музеям при министерстве просвещения. Удачное объединение, если рассматривать его с деловой точки зрения, и неудачное, если представить себе, что дело двигается не само по себе, а осуществляется людьми, из которых один — придворные и министры — вряд ли что-нибудь понимали в искусстве, зато усиленно продвигали своих протеже и пытались поставить их на ведущие посты, а другие — директора отделов — слишком много понимали и поэтому за деревьями не видели леса, так что какие-либо закупки, произведенные в Национальной галерее, сразу же возбуждали ярость Кабинета нумизматики и Отдела скульптур, вызывая бурю в стакане воды.

По желанию наследного принца Шёне еще в конце 1878 года разработал устав музея, который ломал единоличное правление генерального директора и предоставлял директорам отделов широкие полномочия в управлении своими ведомствами. На месячных совещаниях следовало координировать интересы отделов и наводить порядок в финансовых вопросах. При этом каждый отдел получал бы в зависимости от потребностей солидный фонд для закупок на год (надо иметь в виду, что канефора из Пестума стоила тогда 400 марок, бюст Донателло — 13 тысяч и «Дед и внук» Гирландайо —6 тысяч лир, а двадцатью годами позже «Воин в золотом шлеме» Рембрандта — 20 тысяч марок!) и мог претендовать при особых случаях на дополнительные суммы. Далее назначались специальные комиссии для каждого отдела и изменялось время начала работы музеев. Шёне считал, что музеи должны быть открыты и вечером, чтобы дать возможность посещать их тем, кто работает днем. На этом, правда, настаивал он один. Директора, особенно Боде, обвиняли Шёне в неоправданном либерализме и заявляли, что дополнительные затраты на освещение музеев послужили бы на пользу только влюбленным парочкам, желающим провести время в одиночестве. Нет, Шёне было совсем нелегко. Старый кайзер с самого начала невзлюбил его, так как все эти годы без каких-либо причин жалобы министра просвещения Фалька на лень и полную неспособность к работе Узедома относил к Шёне, считая, что тот к тому же упорно добивается незаслуженной чести стать генеральным директором. И все-таки Шёне получил этот пост, поскольку, по мнению министерства, именно он соответствовал этой должности.

Только старый кайзер думал иначе. Он хотел назначить генеральным директором своего придворного — графа Пуртале, который в этом случае мог бы сохранить приличествующее своему званию превосходство над быстро сменяющимися министрами просвещения и финансов. Удержаться на таких постах этот бюргер из Саксонии, конечно, не мог и, следовательно, вынужден был влачить жалкое существование, впав в немилость и потеряв расположение кайзера. Восшествие на престол нового монарха не принесло ни улучшений, ни изменений. Тайный советник Альтгоф, маститый представитель министерства просвещения и вероисповедании, тайный советник фон Гольдштейн в министерстве иностранных дел и его друг тайный советник Боде в музеях заняли открыто враждебную позицию по отношению к Шёне. Альтгоф плохо относился к Шёне, кстати сказать, еще и потому, что не мог терпеть археологов, так же как Хуманн в свое время не мог терпеть филологов. Чего же можно было добиться при создавшемся положении? Вильгельм II наследовал от Вильгельма I его собственные антипатии и антипатии его чиновников, следовательно, он унаследовал и антипатию своего деда к Шёне. Кайзер с удовольствием читал интриганские письма Альтгофа, который по мере сил поносил генерального директора. Таким образом, Шёне с самого начала оказался в проигрыше, чего ему. как непруссаку, все равно не удалось бы избежать.