Боги и гиганты - [121]

Однако, к сожалению, ничего из этого не вышло. Все, что получил Виганд из Мюнхена, — это лишь благодарный ответ в сдержанно вежливой форме.

Действительно, нелегко стать значительным археологом и знаменитым человеком, таким, каким хотела бы видеть Виганда его мать! Дёрпфельд был им доволен и лаже очень. Однако, оценивая положительные качества, которыми обладал этот уже немолодой ученик, Дёрпфельд сам был слишком скромен, чтобы понимать его тщеславие. Виганду исполнился 31 год. В этом возрасте Рихард Бон был уже ведущим архитектором в Пергаме, Фабрициус — ординарным профессором древней истории во Фрейбурге. В возрасте 29 лет Бёлау стал директором музея в Касселе, Кристиан Гюлсен — секретарем Института в Риме, Студничка — ординарным профессором археологии. В 28 лет Внламовиц был ординарным профессором в Грейфсвальде, в 26 лет Брюкнер — профессором в берлинской гимназии принца Гейнрнха, а Вольфганг Гельбиг — секретарем Института в Риме и восседал вместе со своей высокородной супругой в вилле Лапте. А Виганд? В 31 год он был еще никем, разве что будущим стипендиатом и скромным подручным Дёрпфельда. В самом лучшем случае его имя привели бы в комментариях к какой-нибудь публикации.

Тщеславие ярким пламенем вспыхнуло в душе Виганда, и он твердо решил не упускать ни малейшего шанса на успех в будущем. Так же усердно, как раньше в Мюнхене и в Берлине, он посещал по вечерам то одно общество, то другое.

У старого Шлимана Виганд побывал уже во время своего первого пребывания в Афинах: теперь следовало расположить к себе знаменитую вдову этого ставшего столь знаменитым человека, ведь и до сих пор в Илио Мелафроне собирались все, кто имел почетное звание или известное имя. Нельзя было забывать и посольство, хотя бы потому, что тот, кто сегодня был всего лишь маленьким атташе, через несколько лет мог стать послом или министром. И затем купечество — фу, это звучит некрасиво, все равно, что «селедка» или «зеленое мыло», лучше было бы сказать: «экономические круги!» И они когда-нибудь могут сыграть важную роль, так как сохраняют всякого рода таинственные связи с людьми, обладающими более высокими званиями. Во всяком случае, они высоко оценивают то обстоятельство, что молодой ученый с безупречным поведением, любезный, блестящий собеседник, если хотите, даже с отличными перспективами на будущее, оказывает им честь, скромно намекая на то, что они имеют возможность стать покровителями наук и искусств.

Так в мелких заботах и хлопотах проходил 1895 год. Принесет ли он новые надежды? В сентябре должен был приехать Рейнхард Кекуле фон Страдониц, заведующий Античным отделом музея, наследник Конце. Для него Карл Хуманн с 1891 по 1893 год раскапывал Магнесию на реке Меандре. Не сам город, так как он почти весь ушел в болото, а прежде всего храм Артемиды и агору[62]. Это были интересные, хотя и тяжелые раскопки. Однако их результаты, по сути дела, принесли радость только эпиграфистам и специалистам по архитектуре, а в залы музеев из ящиков, отправляемых Хуманном, почти ничего не попало. Тогда неутомимый Хуманн решил убедить Кекуле и генерального директора Шёне принять новый план: начать раскопки в Приене у подножия Микале. Там в V веке жил Биант, один из семи мудрецов. Город был разрушен во время греко-персидских войн и отстроен около 350 г. до н. э. Это строительство было уникальным, так как город восстанавливался в его старом облике по тщательно разработанному точному плану, на выполнение которого не жалели никаких средств. Пифий, архитектор Галикарнасского мавзолея, построил новую Приену, но уже во времена диадохов она утратила свою роль и стала маленьким незначительным городом, у отцов которого не было больше средств для новых построек. Таким образом, по всей вероятности, план Пифия остался без изменений. Раскопать этот типичный небольшой город и сопоставить его с крупным царским городом Пергамом и средневековой Магнесисй — таково было желание Хуманна. Музеи и министерство были бы в выигрыше, и, кроме того, Кекуле мог бы торжественно открыть раскопки (ведь Кекуле — это не Конце, и отношения между ним и Хуманном складывались не особенно хорошо).

И вот они сидели вечером на даче у Дсрпфельда — берлинские гости, сам хозяин, стипендиаты. Курили, пили, болтали, немного сплетничали о событиях при дворе, об археологии; свежих новостей было достаточно, и каждый держал в запасе что-нибудь интересное. Когда наступил перерыв в беседе, Кекуле принял торжественный вид, откашлялся и заявил:

— У меня есть еще одна новость.

И когда любопытство слушателей достигло своего предела, продолжал:

— Хорошая новость. Его превосходительство господин генеральный директор ответил согласием на мое предложение выделить господину Хума… э-э, извините, господину тайному советнику, директору, доктору Хуманну помощника — археолога. Поймите, однако, правильно, мы посылаем не стипендиата, как обычно, а адлатуса со значительно большими полномочиями, так как здоровье Хуманна, к сожалению, вынуждает его время от времени прерывать работы. Выбор, конечно, пал на одного из моих учеников. — Кекуле остановился, улыбнулся, но ни на кого конкретно не посмотрел.