Боги и гиганты - [105]

Насколько известно, его биография была довольно пестрой.

Отец нового директора, Эдем-паша, происходил с Хиоса, из греческой семьи и был насильственно обращен в турецкую веру. Его многократно испытывали на государственной службе — он был то министром, то послом в Берлине и Вене, то великим визирем. Сын его получил чисто европейское, в основном французское, воспитание и с 15-летнего возраста начал изучать в Париже право и историю искусства. Кроме того, он был неплохим живописцем, учеником Жерома и Буланже. В двадцать шесть лет он стал губернатором Багдада и занимал эту должность три года. Он продвигался по служебной лестнице все выше и выше. Но потом бросил службу и вернулся в Париж, чтобы жить там как частное лицо, ибо он был богат и мог предаваться своим склонностям. К назначению на новую должность он отнесся так же, как девица к рождению ребенка.

Когда в 1881 году умер старый директор музея, султан решил оказать Эдем-паше особую милость и сделал его сына наследником Дефира. Хамди-бей отказался, так как он слишком ценил свой покой в Париже. Однако своим отказом он возбудил ярость султана, который заставил Хамди-бея прибыть в Константинополь и предоставил возможность выбирать между двумя государственными должностями. В противном случае, пригрозил султан, вся его семья попадает в немилость.

— Либо вы будете директором музея, что вам, как живописцу, прямо-таки на руку, либо станете командиром военного корабля, на что вы также способны как сын великого визиря.

Хамди-бей отвесил глубокий поклон и согласился на музей. Но сейчас он уже не смотрел на эту должность как на почетную синекуру, как это было принято в империи великого султана, а развил удивительную активность и ошеломляющую деятельность. Уже теперь, стоило ему проработать несколько месяцев, как по его настоянию было отказано в нескольких заявленных лицензиях. Он, видимо, вообще собирался занять, с точки зрения западноевропейских империалистических музеев, довольно «несправедливую» позицию, которая основывается на том, что все археологические находки на турецкой территории принадлежат туркам. Он считал примером для подражания греческий закон об античных предметах: раскопки и честь — для вас, находки — для нас.

Однако пока следовало выждать. В конце концов мы имеем старые права на Пергам! И перед тем как просить лицензию, неплохо будет подарить Хамди-бею все имеющиеся гипсовые отливки гигантского фриза для его Высшей школы искусств! А так как эта школа будет, наверно, интересоваться не только пергамским искусством, мы пошлем ей через посольство каталог нашей мастерской, производящей отливки. Do, ut des[51]. Мы же не такие упрямые, с нами всегда можно договориться. В феврале Хамди-бей посетил Хуманна в Смирне, где тот изложил ему свои намерения. Новый сезон предусматривает только научную обработку находок, вряд ли возможно обнаружить еще какие-либо крупные сооружения или ценные вещи. Он собирается также вычертить новую, многокрасочную карту горы с крепостью и подарить ее Хамди-бею. Новый директор уехал, очевидно, преисполненный благодарности и очень довольный.

Наступает время, когда уже пора приступать к раскопкам. В третий раз удается получить лицензию, в продлении которой можно быть почти абсолютно уверенным. 60 тысяч марок, из которых 1400 в месяц должен получать Хуманн, уже отпустили. За этот довольно продолжительный сезон можно успеть сделать многое.

Хуманн, по поручению Берлинской академии, в это время не только был членом экспедиции Домашевского в Ангору, где сиял полную гипсовую отливку знаменитого завещания императора Августа Monumentum Аnсуranum[52], но вместе с Пухштейном и фон Лушаном участвовал в исследованиях надгробного памятника Антиоха из Нимруддага.

В начале мая 1883 года открывается третий сезон. В первый день собралось 28 рабочих, на следующий день — их уже 37, к концу недели — 50. Но копают они под руководством не Хуманна, а Бона. Хуманн работал только в первые дни, а затем продолжал выполнять задания в Нимруддаге и проводил исследования Комма-гены. Только в августе он вновь возвращается в Пергам, довольный тем, что его «вице-король» Бои хорошо справлялся со всем.

Но в Берлине все-таки не хватает отдельных фрагментов гигантского фриза. В письмах по-прежнему звучит рефрен: искать и найти как можно больше. Конечно, эти понукания в высшей степени неприятны, но все же они доставляют Хуманну больше удовольствия, чем другие требования Берлина, так как именно алтарь сделал его археологом и доктором.

Интересно, сколько времени прошло уже с тех пор, как византийскую стену посчитали полностью снесенной? Но и сейчас глубоко в земле находят се остатки. И каждый такой след становится теперь отправной точкой для новых раскопок, так же как и руины, которые сохранились на западной террасе ниже алтаря.

Первая неделя принесла богатую добычу: почти три четверти плиты, 65 больших фрагментов с изображением гигаптомахии и, кроме того, ряд относящихся к ней надписей. На одном из фрагментов был изображен гигант, которого обхватил морской кентавр. Когда Хуманн послал рисунок этого фрагмента в Берлин, в ответ последовало изъявление глубокой благодарности. Фрагмент относился к морскому кентавру, плита с которым находилась у левой стороны лестницы, примыкая к угловой плите. Находка вначале показалась незначительной и не представляющей большого интереса для истории искусства. Но такие мелочи, именно мелочи, могут играть решающую роль, так как эта новая угловая плита подходила к уже найденному ряду рельефов на шести плитах. И только исключительно благодаря ей теперь удалось определить ширину крыльев обеих сторон лестницы, а также ширину самой лестницы.