Боги и гиганты - [104]

— Но я об этом ничего не знаю! — возмущается императрица.

В конце концов музеи входят в сферу интересов императрицы и ее сына, и она желает, чтобы ее первой осведомляли о всех связанных с ними намерениях и изменениях. Разговоров о заборе и беспримерном превышении власти господ из музеев хватает на четверть часа, пока император не уходит пить чай. Но и он тоже возмущен. Как это так! Никто его не информировал! Настроение у него все равно плохое, и император пользуется подвернувшимся поводом, чтобы всерьез рассердиться. Его морщинистый лоб заливается краской.

— И я ничего не знаю! Без моего разрешения! — говорит он тихо, но затем сдерживает себя, и только рука дрожит, когда император помешивает ложечкой чай.

Вернувшись в рабочий кабинет, император пишет раздраженное письмо министру просвещения о никем не разрешенном, недопустимом искажении облика своей столицы, требуя срочного доклада.

Господин фон Госслер падает с облаков на землю. Госслеру кажется, будто ему предстоит наказание за грехи юности, когда он сочинил задорную сатирическую песенку: «Лишь только из пивной я вышел…», так как он тоже ровно ничего не знает. Троица для него основательно испорчена. Кто виноват? Что строит тайный советник Иордан, директор Национальной галереи, и почему он вызвал высочайшее неудовольствие? Или — стоп — может быть, виноваты пергамцы. Он поспешно вызывает Конце на совещание к 8 часам утра в понедельник, после Троицы. В случае, если виной всему окажутся пергамские археологи, Конце предписывалось немедленно подготовить доклад. Кстати сказать, это могло быть даже неплохо, так как представилась бы возможность обратить внимание его величества на новые сокровища, полученные из Пергама.

В понедельник Конце докладывает Госслеру, что первые находки из Пергама разместили во временном и неудобном помещении, в скульптурном отделе, но следующую партию поместить уже некуда. Если свозить их и далее в музей, то это нанесет ущерб остальным коллекциям, а в подвалах уже нет места. Оставить драгоценные ящики из Пергама под открытым небом и без охраны невозможно, поэтому для осмотра, расчистки и реставрации следовало найти им временный приют. Но постройка такого рода помещения за колонным залом обошлась бы слишком дорого; к тому же оно препятствовало бы дальнейшему увеличению площади здания, что совершенно необходимо сделать. Поэтому колоннаду огородили досками. Это, между прочим, следовало бы сделать уже два года назад. Доски не мешают посетителям, так как не закрывают экспонатов.

Император ожидал ответа в течение недели, которая началась с выражений неудовольствия и упреков в том, что его обошли, но в конце концов он задним числом одобрил существующее положение, решительно запретив установку заборов в дальнейшем.

Госслер написал «короткое» объяснение на шести больших листах. Во-первых, указание о заборе исходило еще от его предшественника. Во-вторых, действительно, в музее уже нет места, хотя этнологический отдел пришлось перевести в здание старой биржи, антиквариат — в бывшую кунсткамеру, библиотеку — также в другое здание. Той площади, что удалось освободить, было бы достаточно лишь для размещения первой партии ящиков. В-третьих, у них нет — средств для постройки хотя бы временного здания, так как все фонды израсходованы на раскопки. В-четвертых, на единственно возможном месте для хранения находок был слишком слабый грунт для таких тяжелых грузов. В-пятых, нужда в площади оказалась весьма велика и, наконец, в-шестых, его величество в любой момент может сам посмотреть скульптуры из Пергама, поскольку они находятся в ротонде Старого музея. («В-седьмых» отсутствует, но подразумевается, что император при этом сам убедится в том, как необходима площадь).

Действительно, император с большой свитой прибыл в музей и более часа провел у находок из Пергама, выражая свою полнейшую благосклонность, тем более что Госслер доложил ему, что многие крупнейшие музеи мира попросили гипсовые отливки с гигантского фриза. Конце в письме рассказывает Хуманну об этом визите. Не без юмора он сообщает ему, как среди траурно-черных одежд господ из музея появилось одно светлое, беспримерно обрадовавшее монарха, — это был Бон, который явился в форме лейтенанта запаса. Когда придворные покинули музей, Конце показал министру старую фотографию Хуманна в бурнусе бедуина, заметив, что в Германии, наверно, придется вскоре завести подобную униформу для директоров музеев!

Весь 1882 год и первые месяцы 1883 раскопки не проводятся по той простой причине, что обработка памятников древности в Берлине не успевает за находками их в Пергаме. Но зимой 1882/83 года музей через нового посла в Константинополе господина фон Радовица начинает добиваться выдачи лицензии. На этот раз дело обстоит не так просто, так как в султанский Оттоманский музей назначен новый генеральный директор Осман Хамди-бей, с которым, по слухам, нелегко будет договориться. Ему всего сорок лет и он имеет свою собственную точку зрения на вопросы искусства, как это можно понять из первого нововведения — основания Высшей школы искусств по европейскому образцу; следовательно, в этом вопросе он игнорирует заповеди Корана.