Боги грядущего - [50]

Головня полз, царапая ладони каменной крошкой. В уши ему дышал холод, в глаза лезла тьма. Он был рад этому — значит, Лед по-прежнему был с ним. Сонм темных духов вертелся вокруг, оберегая Головню от испепеляющих прикосновений Огня.

Вспомнились слова ведьмы: «Лед и Огонь — они равно противны мне». Тогда кто ей не противен, вонючей карге? Наука, эта загадочная богиня древних? Странно, странно…

Призрачный свет растекся по каменному полу. Загонщик полз к нему, оббивая колени. Он слышал шорох своих ног и собственное дыхание, но не видел ничего, кроме слабого зыбкого света на полу. Глухой мрак клубился в пещере, и Головня влекся сквозь него.

Он вспомнил: что-то чудовищное произошло перед тем, как он потерял сознание. Что-то жуткое, невообразимо ужасное.

В животе заурчало. Наверно, он долго пролежал вот так, не чуя себя. Может, это уже и не пещера вовсе? Может, Лед забрал его к себе? Нет-нет, не может быть — ведь он не завершил того, к чему призван: не отомстил Отцу Огневику. Он должен вернуться — невзирая ни на что.

Черные капли песцовых глаз мерцали перед ним — две точки, излучающие тьму и холод. И морда зверя — мохнатая, с тонкими длинными усами. Морда погибшего существа.

Что-то там случилось такое, отчего душа зверька мгновенно покинула тело. Что-то нечистое, отвратительно мерзкое.

Головня вспоминал.

Колдунья подняла песца над собой, поднесла к нему нож и с оттяжкой провела по горлу…

«Я изгоняю тебя, неугомонный дух, из моего жилища! Я заклинаю тебя этой кровью и жизнью этого зверя — да не появишься ты ни рядом со мною, ни далеко от меня, да растерзают тебя демоны ветра, да развеешься ты без следа! Прочь, прочь, настырный и лукавый, прочь, коварный и свирепый!». Так она сказала и прикоснулась острием к живой плоти, а потом бросила обмякшего зверька к ногам Головни и страшно завизжала. По шее песца черным дымом расползалось пятно. Ладони загонщика устлали багровые брызги. Головня хотел закричать, но не успел: спасительная тьма заволокла ему глаза.

Колдунья пронзила живую плоть. Она отняла жизнь у творения Огня.

Стоило подумать об этом, как перед глазами запрыгали искры и накатила страшная слабость. Загонщик сцепил зубы, борясь с подступившей тошнотой. Руки его подогнулись, он рухнул на твердый пол, больно ударившись лицом, затем перевернулся на спину и закрыл глаза.

Так оно все и было. Она провела острием по живому существу, и Головня перестал ощущать свою плоть. Он погрузился во мрак и утонул в небытии, а когда очнулся — вокруг ничего не было. Ни чародейки, ни песца, ни светильника. Лишь непроглядный мрак и бледное пятно света вдалеке.

Отец Огневик оказался прав. Простой смертный не в силах выдержать такое. Но Головня-то — не простой! Он поклонился Льду и возвысился над остальными. Повелитель холода укрепил его тело.

Он собрался с силами и опять встал на карачки. Свет был уже близко. Его колеблющийся круг расплывался у него перед глазами, превращался в серую мглу, из которой на загонщика взирали лица могучего Светозара и задумчивого Жара, говорливого Сполоха и суматошного Огонька, мудрого Пламяслава и вождя. Они смотрели на него из тумана как из толщи воды, и серая пелена постепенно обретала их черты, но тут же менялась, всасывая сама себя, а потом на неуловимо короткое мгновение обращалась в лицо Искры. Девчонка улыбнулась ему застенчивой слабой улыбкой и сразу исчезла, а вместо нее на Головню уставилась ведьма Красной скалы, и был ее взор полон бешенства и злобы.

«О кудесница, кем сделала ты меня? — застонал про себя Головня. — В какую стылую пещеру закинула мое тело? Почему я ничего не вижу теперь, кроме тьмы и слабого свечения? Может, боги наслали на меня слепоту?».

Мгла была уже рядом. Загонщик протянул к ней руку. Его ладонь проявилась из тьмы, неуловимо похожая на лапу мертвеца — крючковатые пальцы и серая кожа со вздувшимися жилами. Он поднял глаза: свет лился из-за края стены — трепещущее сияние в бездонной черной пропасти. Там был ход, по которому ушла бабка.

Он сделал еще одно усилие и рывком вдвинулся в дрожащее светлое пятно. Вся одежда его была заляпана смесью блевотины и крови. В памяти снова мелькнул образ мертвого зверя. Новый приступ тошноты чуть не вывернул Головню наизнанку. Шаркающие звуки пронзили тьму, ударились в незримый хребет и укатились вдаль. Загонщик сглотнул, приходя в себя, и пополз дальше.

Отчего-то он боялся встать на ноги. Стелящийся по полу свет тянул его вниз. Головня тащился на четвереньках, переползал от одного светильника к другому, не смея поднять голову и взглянуть тьме в глаза. Не здесь ему полагалось быть, не в этих недрах, где хрустели каменные челюсти горы и слышался шепот безглазых чудовищ. Вспомнилось древнее проклятие: «Да возьмет тебя земля!». Так говорили всякому, кого ненавидели. Не небо, не камни, не вода и не лед, а земля. Ведь из земли вышел темный бог, бросивший вызов Огню; в ней, беспредельной и черной, искони обитали духи болезней и несчастий — зловредные трупоеды, исторгающие полчища червей. Не было проклятья сильнее: слова — те же демоны, поганят тело не хуже болезни.

И тут же вспомнилось, как колдунья шептала, не разжимая гнилых зубов: «Лед и Огонь — они равно противны мне». И немедленно проявился в памяти голос Отца: «Да не отнимешь ты жизнь у творения Огня!». Два эти заклятья сплелись в невидимом танце, а Головня, одуревший от пережитого, все полз и полз по коридору, не чая уже выбраться из пещеры.