Боги грядущего - [51]

Да не отнимешь ты жизнь у творения Огня.

Да не отнимешь ты жизнь у творения Огня.

Да не отнимешь ты жизнь…

А еще это странное слово «убей», которое безумная ведунья талдычила на все лады. Сами стены, казалось, повторяли его. Земля ей в зубы, несносной карге! Она совсем его заморочила. Провалиться ей в Ледовые чертоги!

Теперь он понимал, чем она была страшна. Теперь он знал, откуда она черпала силы.

Но что с того? Ему не повторить сделанного ведьмой. Ему не пройти по этому пути. Не потому, что страшно, нет. Просто это — «нельзя» во всей полноте своей. Невозможно переступить через «нельзя», как невозможно отнять жизнь у творения Огня.

Все. Баста.

Морозный ветер коснулся его щек. Передо ним, прекрасная в корявости своей, зияла мглистая брешь: зубчатые края ее вонзались в кромку серого неба, кусали невидимых духов, шнырявших над тундрой, точили клыки о прислужников Льда. Иногда проносились стремительно блекнущие ошметки дыма — словно привидения, разлученные с матерью-землей.

Светильники закончились. Последний из них остался далеко позади, лицо Головни опалило колючим холодом, пальцы окостенели от близости Льда. Он сел, подышал на них, огляделся. Тело еще дрожало от слабости, но дух взбодрился и готов был к свершениям.

Снаружи доносился какой-то бубнеж. Это говорила колдунья. Говорила быстро и без передышки, точно убеждала кого-то.

— …А сама перейду на новое место. Здесь все загажено — не продохнуть. Думают — поймали меня, стервецы. Дудки вам, сволота ублюдочная! Куда вам справиться с Наукой, сирым и убогим! Ни Лед ваш, ни Огонь и близко рядом с Ней не стояли. Я-то знаю, видела. И в книгах то же написано… Книг-то у меня ого-го! Не то, что у вас. А не дам. Не заслужили. Рожами не вышли, ха-ха! Лишь я, уродка, достойна ведать правду. А вы все — скоты, отребье, дерьмо собачье. Собачье, оленье, человечье… Всякое-разное. Все виновны, все! Никому пощады не будет. Уже гряду, знающая, и худо вам придется, людишки. Заверещите, как тот Отец верещал… Сколько их было? Пять? Шесть? Думали, книг не найду, олухи. Ха-ха! Вот вам, мерзавцы! Всех вырежу под корень! Чтоб не думали, будто колдунью обманули. Тот-то последний, что орал благим матом, тоже на что-то надеялся, переборол ведь страх, засранец, не грохнулся в обморок, как прочие. А глупость свою перебороть не смог, дурачина! Все вы одинаковы и все ничтожны предо мной…

Головня замер на мгновение, озадаченный странными словами, но все же поднялся и, держась ладонями за стены, вывалился из пещеры.

Колдунья готовилась к отъезду. Из тяжело груженых нарт торчали кожаные корешки книг, топорщилась гора пушнины, виднелись шерстяные мешки для молока. Сбоку были приторочены кривые палки, перетянутые тугими жилами, и кожаные чехлы, туго набитые оперенными тростинками. Упряжные собаки бегали вокруг нее, обнюхивали снег, совали носы ей под руки — она шлепала их по мордам и одевала на псов шлеи. Чуть поодаль бродили олени — пяток и еще пяток. У двух было отрезано по рогу: у одного — правый, у другого — левый, чтоб не мешали друг другу в упряжке. Вожака она привязала сзади к нартам. Не лучшая затея — олени быстро выдыхаются, им не угнаться за псами. Родичи Головни поступали иначе — пускали рогатых по следу, и те сами приходили на новую стоянку. Но чародейка не доверяла оленям — боялась, удерут. Справедливое опасение. Головня бы удрал на их месте.

А недалеко от нарт, нахохлившись как снегири, рядком сидели три зверочеловека. Головня сразу узнал их, хоть никогда не видел. Слова Пламяслава намертво врезались в память: «А зверолюди — потому и зверо, что жрут человечинку. От нас-то не шибко разнятся, помохнатее разве что да помельче, сущие медвежата. А еще говорить толком не умеют, ухают себе что-то, рычат да зубы скалят. Огня не знают, едят сырое мясо, а поклоняются камням да расселинам. Звери и есть!».

Они сидели на корточках и качались из стороны в сторону, взмахивая руками. Иногда то один, то другой ударял себя по щекам — точь-в-точь как бабы, что воют над покойником. Перед каждым лежал песец со связанными жилой лапами, и зверолюди толкали эти песцов к колдунье, а та покрикивала на них:

— И не уламывайте, не останусь. Загажено это место — не очистишь. Кругом одна погань, хоть в океан кидайся…

Тундра лежала тихая, недвижимая, будто погруженная в сон. Огненное Око скрылось в плотной серой мгле.

Мгновение Головня колебался — не юркнуть ли обратно в пещеру? Потом спросил, ощерясь:

— Уходишь?

Чародейка медленно выпрямилась, лицо ее исказилось.

Загонщик ждал, что она снова изольет на него поток своих речей, но ведьма молчала. Головня усмехнулся.

— Меня не прихватишь ли?

Она склонила голову, прищурилась, затем сжала виски и взвизгнула, подпрыгнув на месте. Собаки ее залаяли, олени шарахнулись прочь — все, кроме вожака, привязанного к нартам. Зверолюди же перестали горестно раскачиваться и вытаращились на Головню.

— Да будь ты проклят, неугомонный дух! — выпалила колдунья. — Не принял жертву — пеняй на себя. Я поражу тебя страшным заклятьем, от которого нет спасения. И ты пропадешь без следа, упрямая нечисть.

Она метнулась к нартам, вышвырнула на снег часть поклажи, достала тяжелую книгу в железной обложке и принялась читать скороговоркой: