Богатая жизнь - [9]

Когда занятия окончились, наша престарелая директорша миссис Плэнк и ее заместительница мисс Полк (о которой говорили, что она лесбиянка, потому что носила короткую стрижку и исполняла роль диск-жокея) вывели меня из шеренги детей в коридоре и стали задавать вопросы.

— Ты почувствовал волнение, когда вы выиграли? — спросила мисс Полк. Она жевала резинку и щелкала ею во рту — так делают лесбиянки.

— Скажи папе, что школа Св. Пия не отказалась бы от нового нагревательного котла, — сказала миссис Плэнк, смеясь и поглаживая меня рукой по голове.

Я кивнул и улыбнулся. До этого миссис Плэнк никогда ко мне не прикасалась, и я стал беспокоиться, что мисс Полк тоже вот-вот решит, что и ей надо меня погладить.

— Ты становишься все популярнее и популярнее, Тедди. Ты и твой брат, — заметила мисс Полк. Я улыбнулся ей и в первый раз обратил внимание, что у нее на лице растительность. На верхней губе без всякого стеснения росли, ничем не тревожимые, тоненькие почти бесцветные волосики.

— Папа твой тоже становится все популярнее здесь, в Уилтоне, — добавила миссис Плэнк.

А мисс Полк сказала:

— Нет, Мэри, это просто идиотизм какой-то! — и рассмеялась. После этого они меня отпустили.

У парадного входа мистер Шон Хилл перестал шваркать шваброй по полу и улыбнулся мне, когда я попытался пройти мимо. У него были густые рыжие волосы, густые рыжие усы и угреватое серовато-белое лицо, наводившее на мысль о мартовском снеге. Каждый раз, оказавшись рядом с ним, я чувствовал незримый поток озлобления, исходивший от его улыбающегося лица. По слухам, он когда-то был членом Ирландской республиканской армии, потом священником, а затем переехал в Америку и стал уборщиком и дворником.

— Сам Иисус Христос поменялся бы сейчас с тобой местами, Тедди Папас, — сказал он со своим провинциальным ирландским акцентом, из-за которого его голос скакал из тональности в тональность. — Сам Иисус Христос, черт меня подери! — Затем диковато улыбнулся и принялся опять медленно возить шваброй по полу, вытирая невидимые следы.

По пути домой мне встретилась группа девчонок из шестого класса, которые с другой стороны улицы принялись кричать мне «денежный мешок!». Смущенный и польщенный, я сглотнул большой комок в горле и постарался не смотреть на них. Я был в том возрасте, когда девчонки начинают уже кое-что значить. Они медленно, но неуклонно перемещались на все более высокие строчки в списке моих приоритетов. До этих событий на социальной шкале школы Св. Пия я по рангу стоял не слишком высоко. Может быть, был на ступеньку выше Чарли, но на многие километры ниже Бенджамина Уилкотта и других членов школьной футбольной команды, этих нахалов с острыми локтями и твердыми коленками. Высокий и худой, рыжеволосый и веснушчатый, с абсолютным отсутствием данных для занятий спортом и недавно потерявший мать, я иногда вызывал у девочек из нашей школы, носивших юбочки в складку, жалость, но ничего более. Когда девчонки опять прокричали «денежный мешок», я ссутулился, спрятав лицо, и зашагал быстрее.

Дойдя до нашего квартала, я увидел миссис Роудбуш, соседку из стоящего рядом дома. Она сидела на лужайке и обмахивалась большим розовым веером, который мистер Роудбуш привез ей с Востока перед тем, как умереть от обширного инфаркта во время чистки водосточного желоба. Он свалился с крыши и упал на куст вечнозеленого растения, висящим на котором миссис Роудбуш и обнаружила мужа. Он уже был мертв.

— Итак, теперь ты богат, — сказала миссис Роудбуш. Я опустил глаза вниз. Мне всегда трудно было разговаривать с ней. Она была старой, у нее были прозрачные водянистые глаза и бегающий взгляд, а лицо в морщинах. Жила миссис Роудбуш одна и проводила большую часть дня, наблюдая за нами и, как мне казалось, осуждая нас. Папа говорил, что плохое настроение у нее из-за заболевания десен, благодаря которому ей дали инвалидность. Из своего положения она извлекала выгоду, паркуясь на стоянке у универсама на местах для инвалидов.

— Теперь вы можете претендовать на особое положение, — заключила миссис Роудбуш. Когда она улыбнулась, я заметил — вставной челюсти опять нет. За неделю до этого она ее уже теряла. В тот раз она позвонила папе с просьбой прислать меня помочь ее поискать. Когда я нашел челюсть за телевизором, в качестве награды мне дали баночку кукурузы в сливках. Я принес банку и отдал папе, он какое-то время внимательно разглядывал баночку, затем молча убрал в шкаф, сказав:

— Ну что же…

— Я никогда не брала лотерейные билеты, — сказала миссис Роудбуш. — И не думала, что твой папа их покупает. По нему не скажешь, что он игрок. Я никогда не играю, если только на фондовой бирже, да и то только с акциями коммунальных предприятий. — Потом добавила: — Такая жалость, что мамы нет с вами. Она бы так порадовалась.

— Да, — ответил я, удивляясь, что миссис Роудбуш вообще упомянула о маме. Они никогда особенно друг друга не любили и часто ссорились из-за того, что наш дом неухоженный, что Томми не умеет себя вести, что иногда мама подстригала траву в купальнике.

— У тебя мамин цвет волос, — сказала она. — У твоей мамы были красивые рыжие волосы. Она вообще была очень привлекательная женщина. Все это знали. И ты все больше становишься похож на нее.