Богатая жизнь - [88]

— Как это?

— Да так. Можно сказать по-другому: возможно, ты избежишь определенных вещей, связанных с принадлежностью к роду Папасов. Греки по характеру люди депрессивного склада. Мы беспокоимся абсолютно обо всем. Далеко не каждый из нас грек Зорба[9].

Я оперся на подушки и стал думать над тем, что сказал дядя Фрэнк. Я понимал, он старается сделать, чтобы я чувствовал себя не так плохо, но его слова о меланхолии, об отчаянии, о психоанализе и о воображаемом одеяле не доходили до меня.

— Скажи, какие-то люди хотели убить вас с Силвэниесом потому, что вы должны им деньги?

Мой вопрос, казалось, его не удивил. Он просто кивнул головой.

— Да, я должен деньги кое-кому. Но не знаю, хотели ли они меня убить. Это не совсем те люди.

— Они бы переломали вам ноги?

— Ну, они не уточняли, какие именно кости они собираются нам переломать. Скажем так: что-то они наверняка бы мне сломали или разбили, но вряд ли это было бы мое сердце. Благодаря твоему папе я больше об этом не беспокоюсь.

— Он заплатил им твой долг?

— Вот именно, заплатил. — Он скрестил ноги и принялся снимать пушинки со своих носков. — Твой папа щедрый человек.

— Ты будешь еще снимать фильмы?

— Не-е-е-е-т. Я поставил точку. Капут. Эль фин. Теперь я посвятил себя написанию книги.

— О житейских обстоятельствах?

— Да, о них.

— А что с твоим ток-шоу? С тем, которое ты собирался вести по телевидению?

Дядя Фрэнк махнул рукой, потом задумчиво покачал головой.

— Думаю, что Америка еще не доросла до такого, как бы это сказать, до такого телефорума. Мне надо нарастить мясо на некоторых своих идеях, нарыть концепции. Пока у меня все это идет вторым планом. Сейчас я собираюсь сосредоточить все свои усилия на книге. Раньше я не писал, это труднее, чем кажется, сложно из мыслей делать слова.

Он опять притих. Было слышно, как на улице завыла полицейская сирена, приблизилась к нашему дому, потом стала удаляться.

— Ты знаешь, кто такой Спиро-курятник?

— Что?

— Ну, Спиро-курятник. За него хотела выйти замуж тетя Бесс.

— А, Господи, тот старик. Мне говорили, что он еще жив. Сколько бы он ни мылся, все равно от него шел запах. Об этом во всей округе знали. Но я не могу сказать о нем ничего плохого. Вполне приличный человек. Он женился на женщине с родинками. На Марии. Мы все ходили в одну и ту же церковь. Черт, он был вполне нормальный мужик. А у нее было столько родинок! Интересно, как выглядят их дети? Он и сам был похож на курицу.

— Долго еще Силвэниес будет жить с нами? — спросил я.

При упоминании этого имени дядя Фрэнк поморщился, как будто наступил на лоток Ставроса.

— Он нравится тете. Не понимаю, зачем он ей, но она хочет, чтобы он был рядом.

— Наверное, это потому, что он знаменитый, — предположил я.

Дядя Фрэнк бросил на меня сердитый взгляд.

— Да какой знаменитый! Так, третьесортный актеришка. Но здесь он долго жить не будет. Рано или поздно, он тете надоест. Хотя сейчас, похоже, она счастлива, а уж тетя Бесс счастье заслужила. Может быть, не будет чувствовать себя никому не нужной.

Он встал, потянулся. Потом, разминая шею, повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую.

— Плохо поворачивается. Надо делать зарядку. Надо что-то делать. Хоть что-то. — Я подумал, что дядя собрался уходить, но он опять сел.

— Какой был папа, когда был молодым? — спросил я. Мне не хотелось, чтобы он уходил. Мне уже надоело одиночество.

— Твой папа? Умным. Очень умным. И тихим. Мы с ним жили в одной комнате. Иногда он целую неделю ничего мне не говорил. Я тогда думал, что он меня не любит. Но прошли годы, прежде чем я осознал, что это в самом деле так.

— Папа тебя любит.

Дядя Фрэнк ничего не ответил. Только покачал головой.

— Твой папа был тихим и умным. Все думали, что он будет учиться в Гарварде, так и получилось. А все остальное — это уже история, и в прямом, и в переносном смысле.

Я подумал над тем, как дядя Фрэнк охарактеризовал папу.

— Да, он очень тихий, — согласился я.

— Тихий-то он тихий, но не обманывайся на его счет. В глубине души он старый жесткий грек. Он гораздо жестче, чем кажется. Наш старина-деревенщина даже не поймет, что сбило его с ног, как все уже будет кончено. Твой папа, как один из генералов Гражданской войны, там, внизу, разрабатывает свой план военных действий.

— Как Стоунволл Джексон?

Дядя Фрэнк рассмеялся, громко и непривычно отрывисто.

— Да, как Стоунволл Джексон. — Потом снова рассмеялся: — Стоунволл Папас. Чертов Стоунволл Папас.

Следующие несколько недель все в нашем доме шло кувырком. Все было не так, все были не в своей тарелке. Папино поведение, которое я пристально отслеживал для того, чтобы понять, что происходит, все время менялось, переходя от неожиданно резкого — я один раз слышал даже, как он поднял голос, разговаривая по телефону с одним из адвокатов, — к привычно пассивному. Много раз я подходил к его кабинету и видел, как он с потерянным видом сидит там, застывшим взором глядя в окно, а на коленях у него лежит стопка документов. Несмотря на все крайности, я все же чувствовал, как от него идет скрытый ток энергии решимости, незнакомой мне раньше целеустремленности. Я изо всех сил старался не мешать ему.