Богач и его актер - [14]

— Но ты все-таки подумай, — сказала мама ему вслед.

Он обернулся и спросил на этот раз почти шепотом:

— О чем?

— Зачем ты хочешь стать священником. А про письма забудь.

На следующее утро, едва проснувшись, Ханс понял две вещи. Во-первых, он понял, что имела в виду мама, когда спрашивала об армии и о церкви. Потому что ему приснился сон. Ему снилось, будто он служит в церкви, но при этом на нем генеральская форма, а вместо прихожан солдаты. И вместо слов церковной службы он говорит что-то вроде «равняйсь, смирно, налево, кругом».

Страшный человек его мама. Нельзя быть такой умной и проницательной. Она поняла то, в чем Ханс не мог себе признаться и осознал только сейчас, после этого нелепого сна. Он просто хочет быть командиром. Хочет командовать людьми — безразлично, солдатами или сельскими прихожанами. Хочет отдавать приказы, чтобы от него зависели, чтобы заглядывали ему в глаза и говорили: «Так точно, господин полковник!» или «Да, ваше преподобие!» Чтоб кланялись, отдавали честь и даже целовали ему руки, руки в белых перчатках и золотых перстнях поверх перчаток, как на старинных картинах, где изображены князья церкви. Конечно, думал он, каждый мужчина, даже мужчина четырнадцати-пятнадцати лет, мечтает быть главным, быть командиром. Но все равно почему-то было стыдно. Он ведь убеждал себя, что жаждет служить королю или Богу, а на самом деле хотел, чтобы ему кланялись и щелкали каблуками. Нет, с такими мыслями нельзя идти ни в армию, ни в церковь. Это нечестно. Как жаль, что они не поговорили с мамой раньше! Тогда он не делал бы эти изматывающие гимнастические упражнения, не бегал бы на лыжах по холмам и оврагам и не сломал бы ногу.

А во-вторых, он понял, что мама догадалась, что эти письма пишет он. Она ужасная женщина. Вместо того чтобы прямо сказать ему: «Сыночек, ты что, совсем свихнулся, писать своей маме любовные записки? Почитай немного Фрейда и успокойся, ты же умный мальчик, гимназист», — она завела с ним этот издевательский разговор про слабоумного молочника или глупого садовника, который пишет каракулями, как будто бы правша пишет левой. Он действительно писал левой рукой. Она хотела его пристыдить, уничтожить, размазать по стенке, и ей это прекрасно удалось. И с епископом, и с армией, и с этими дурацкими письмами…

* * *

— Осталось только понять, — рассказывал старик Якоб-сен актеру Дирку фон Зандову, — осталось только понять, зачем я писал эти письма. Да, моя мама, госпожа Магда Якобсен, была очень красива, как, впрочем, все мои бабушки и прабабушки, судя по старым фотографиям и картинам, которые висели в нашем поместье. Иногда мне казалось, что в этом есть что-то бесчеловечное.

— В чем? — не понял Дирк фон Зандов. — Что может быть бесчеловечного в красоте? Красота прекрасна.

— В этом, извините за выражение, половом подборе, — объяснил старик. — Якобсены как будто подбирали себе жен высшего сорта. Лицо, глаза, цвет и пышность волос, рост, фигура — все должно было соответствовать самым высоким критериям. Возможно, они не умели любить. Не знаю, как вы, господин фон Зандов, а я, когда влюблялся, а это случалось много раз в моей жизни, и роковых влюбленностей было не менее трех, так вот, когда я по-настоящему влюблялся, я совершенно не обращал внимания на такие мелочи, как фигура или форма ногтей на ногах. Я любил эту женщину, ее глаза, ее разговор, ее мысли, ее чувства ко мне, а вовсе не ее породные стати.

— Но позвольте, — сказал Дирк, — позвольте мне побыть адвокатом ваших предков. Вероятно, они вращались в таких кругах, где подавляющее большинство женщин были красавицами. Они просто выбирали среди возможных вариантов. Но все эти варианты были одинаково прекрасны.

— Ах, перестаньте! — замахал руками Якобсен. — Так не бывает. Поверьте мне, старику. Нет такого аристократического салона, нет такого купеческого клуба, где собирались бы одни красавицы. Скорее наоборот, там такие крокодилы плавают — страшное дело. Однотипные красавицы встречаются в модельных агентствах, но не в модельном же агентстве искали себе невесту мой отец и мой дед. Просто они обращали внимание прежде всего на внешность, на породу. И это мне не нравится. Не нравилось тогда и не нравится теперь. Это, повторяю, бесчеловечно.

— Но ведь ваша матушка, — еще раз возразил Дирк фон Зандов, — женщина, как вы сами изволили выразиться, необыкновенного, проницательного ума.

— Случайность, — отмахнулся Якобсен. — Так отчего же я начал писать эти дурацкие письма? Дело в том, что у меня была сестра. Я не рассказывал вам о ней ранее, потому что в нашем обиходе сестры и вообще девушки считались обузой. Как-то вот так, по-крестьянски. В среде аристократов красивая девушка была своего рода валютой, обменным ресурсом, для того чтобы породниться с такой же или еще более аристократичной семьей. Но мы — купцы. Девушке надо подготовить достойное приданое и отдать ее, как говорили в старину, в другую деревню. Вы меня поняли?

— Ну, отчасти, — пожал плечами Дирк фон Зандов.

— Но девочке при этом обыкновенно давалось неплохое образование. Она ходила в женскую гимназию, она читала книги, ее красиво одевали, учили светским манерам, и все это лишь затем, чтобы в семнадцать, ну самое большее в двадцать лет выпихнуть наконец из дома и передать на попечение какому-нибудь богатенькому дураку.