Боевая машина любви - [10]

Все думы были передуманы. От этих дум, а может и от качки, Эгина уже начинало подташнивать. Письмо Альсима было прочитано десятки раз. Платье – почищено.

Последние два года на Медовом Берегу Эгин обходился без столичных мод. Без камзолов, рейтуз, курточек, колетов и батистовых рубашек. Без носовых платков и духов.

На Медовом Берегу он ходил в штанах из овечьей кожи хорошей выделки и в холщовой рубахе до середины бедер. То есть одевался так, как все мужчины Ваи. Но в вежественном Пиннарине этот костюм был в высшей степени неуместен.

Размышляя в этом духе, Эгин встал с койки с намерением переложить почищенное платье в вещевой сундук.

Встал и – сомнений быть не могло! – сквозь шум волн за окном отчетливо различил дыхание человека. Человеческого существа. Но откуда, милостивые гиазиры?

Стараясь действовать бесшумно, он снял с крышки сундука свой баул и по возможности так же бесшумно поставил его на пол каюты.

Резким движением открыл крышку.

В сундуке, уткнувшись носом в сухую ветошь, сонно посапывал, свернувшись клубком, мальчик лет двенадцати.

Лицо его показалось Эгину знакомым. Воришка?

– Кукареку, – сказал Эгин тоном воспитателя, опускающего розги в бадейку с соленой водой.

4

– Ну? – спросил Эгин, когда мальчик протер глаза и уселся на койке с чашкой горячего травяного отвара.

Рядом с ним Эгин положил сухари – единственное, что было в каюте съестного. Мальчик выглядел бледным и голодным.

– Ну и вот.

– То есть, по-твоему, я не найду способ отправить тебя назад?

– Думаю, не найдете.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что слышал, как капитан вас называл. За глаза.

– И как именно?

– Он вас по матери называл. Извините, – добавил мальчик.

– Извиняю. И что?

– Ну, если его еле-еле удалось уговорить выйти из Ваи в Новый Ордос, то слабо верится, что вы сможете уговорить его вернуться в Ваю, чтобы меня вернуть, и потом еще раз выйти в Новый Ордос за вами. Ему это невыгодно.

«Ну стервец!» – мысленно похвалил Эгин мальчика за наблюдательность и сообразительность. Но выражение строгого недовольства Эгин со своего лица решил не сгонять. Из педагогических соображений.

– Да, мне это не выгодно. Ты все правильно просчитал. Сдаюсь. А почему ты думаешь, что мне выгодно ссориться с твоими родителями? Они ведь Шилол знает что могут подумать! Они ведь подумают, что это я тебя уговорил. Или заманил ехать в Новый Ордос, чтобы там продать. Больше-то здесь никто никуда не едет, не считая команды!

– Во-первых, никакого Шилола нет, – заявил мальчик.

– А во-вторых?

– А во-вторых мои родители… Ничего они не подумают!

– Это почему? Или ты им честно сказал, что собираешься тайком пробраться в трюм, потом в каюту к гиазиру Эгину, залезть в сундук и зайцем ехать до Нового Ордоса?

– Я им этого не говорил.

– Вот именно! Почему?

– Потому, что им все равно.

– Что значит все равно?

– То и значит. Они даже не заметят.

Эгин не нашелся, что ответить. Да, есть и такие родители на белом свете.

– Ну хорошо, а как тебя зовут?

– Никак.

– Нет. Так не пойдет. Всех людей как-нибудь да зовут. Ведь верно?

– Ну, верно.

– И тебя тоже как-то звали, когда ты жил на Медовом Берегу.

– Ну да. Но только мне не нравится.

– Что именно?

– То, как меня звали. Я вам не скажу как.

– Как же мне тебя называть?

– Да наплевать как.

– Не хами. Все-таки, ты сидишь в моей каюте и лопаешь мои сухари.

– Спасибо, – буркнул мальчик.

Эгин понимал, что резкость мальчика проистекает не столько от неотесанности, в целом свойственной молодому поколению Медового Берега. Но в основном от страха.

От страха перед морем, бушующим за бортом. Перед Новым Ордосом, перед Пиннарином. Перед Эгином, обладателем странной репутации, хозяином «облачного» клинка.

– Вы ведь не выкинете меня в море? – спросил мальчик с ехидцей.

– Посмотрим по твоему поведению, – с педагогическим прищуром ответил Эгин.

– Тогда назовите меня на свой вкус. А я буду отзываться.

– Ты что, серьезно?

– Серьезно, – сказал мальчик. По выражению его лица Эгин понял, что на этот раз мальчонка непоколебим.

– Тогда я называю тебя… называю тебя…

И тут Эгин впал в неожиданное замешательство. Вопрос, казалось бы, был простым. Но в то же время – таким сложным! Ни одно благозвучное мужское имя не приходило Эгину в голову. На языке вертелась всякая ерунда: Пеллагамен, Диннатолюц, Ларв…

И вдруг Эгин вспомнил про человека, с которым прибыл около двух лет назад на Медовый Берег. Про такого же, как и он некогда, офицера Свода Равновесия. Только из Опоры Безгласых Тварей. Про мастера альбатросов и псов, понимавшего языки животных, про юбочника и остроумца. Про человека, который отдал свою жизнь ради спасения его, Эгина, драгоценной шкуры.

– Что ж, называю тебя… Есмаром. Тебе нравится?

– Есмаром? Ничего, жить можно.

5

Последовавший за этим час настойчивых расспросов позволил Эгину прояснить ситуацию, а заодно узнать кое-что о биографии нового пассажира «Гордости Тамаев». Эта биография показалась Эгину весьма примечательной.

Матерью Есмара была женщина, рожденная горянкой от жителя Ваи. От нее пострелу достались авантюризм, черные как угли глаза и худощавое сложение. Отцом же Есмара был один из рыбаков Ваи, горький пьяница и скандалист. Есмар помогал ему на промысле и нырял за губками вместе со старшими братьями. Судя по рассказам Есмара, он научился нырять раньше, чем научился ходить.