Бодлер - [12]

Такая жизнь богатого вельможи ничуть не отвлекает его от писания. Напротив, отныне Бодлер становится все более требовательным, он пытается сочинять стихи, передающие реальные ощущения и опыты, которые уже не являются блестящими стилевыми упражнениями или имитациями, более или менее удачными. Кроме того, он продолжает писать вместе с друзьями пьески на случай и анонимно работает над созданием коллективного сборника. Книга, без малейшей претензии названная «Стихи», была опубликована в 1843 году у братьев Эрманн за авторский счет. На ней стояли имена Гюстава Ле Вавассёра, Эрнеста Прарона и Огюста Аргонна, этот псевдоним выбрал себе Огюст Дозон.

Все с тем же Прароном Бодлер участвует также в работе над драмой в стихах «Идеолус». Вместе они часто правят свой текст. Оба знают, что театр может стать преддверием славы, что успех на сцене дает множество материальных преимуществ. Они думают не столько о Викторе Гюго или Александре Дюма, сколько о Франсуа Понсаре, который торжествует в «Комеди Франсез» со своей трагедией «Лукреция», или о Эжене Лабише. Тот дебютировал в 1837 году, когда ему едва исполнилось двадцать два года, и сразу получил одобрение публики. Но в конце концов они отказались от своего проекта.

Постоянно стремясь расширить круг своих знакомств, Бодлер сближается также с эзотерико-политической средой Альфонса Луи Констана. Тот на пять лет старше его. После того как он был посвящен в сан священника, им завладели идеи солидарности и прогресса, гибридная идеология, соединившая в себе христианство, социализм и фурьеризм и проповедовавшая культ женщины, — идеология, которая сначала снискала ему дружбу с Флорой Тристан, а затем осуждение католических властей и отлучение от Церкви.

Констан — человек образованный, обладающий самыми разными талантами[19]. В зависимости от ситуаций он может быть очень глубоким или очень поверхностным, произнести блистательную речь, потом вдруг высказать неимоверный вздор, наговорить глупостей и пошлостей. В своих изысканиях и размышлениях он не пренебрегает ни магией, ни теософией, ни гипнозом, ни кабалистикой, ни пророчеством. Он сблизился с издателем Огюстом Легаллуа, который обычно печатал не слишком ортодоксальные сочинения, и выпустил у него в 1841 году три тома: «Религиозные и социальные доктрины», «Допущение женщины, или Книга любви» и «Библия свободы». Из-за этой последней книги его преследовали по суду и приговорили к восьми месяцам тюрьмы. И наконец, он — превосходный художник.

Подобная личность не могла не привлечь Бодлера, всегда жаждавшего новых впечатлений, опытов, выходящих за рамки обычного. Тем более что благодаря Констану у него появилась возможность еще больше расширить круг своих отношений и познакомиться с другими писателями. Среди них Жорж Матьё, именуемый Жоржем Дэрнвалем, антилец Александр Прива д'Англемон и еще Альфонс Эскирос. Это автор появившегося в 1838 году «Чародея», одного из лучших франкоязычных готических романов, он постоянно отдавал журналу «Артист» некоторые из своих фантастических новелл вроде «Заколдованного замка» или «Ибн Сина».

Констан, Дэрнваль, Прива д'Англемон, Эскирос, Бодлер и другие… все они участвуют в работе над «Галантными тайнами парижских театров», коллективным трудом, весьма разнородным, опубликованным в марте 1844 года. Обложка и титульный лист были созданы Надаром, на них представал рогатый людоед с широко раскрытой пастью. А что касается «тайн», то это скорее были сплетни и колкости в адрес актрис и успешных авторов вроде Франсуа Понсара, чья «Лукреция» потеснила «Бургграфов» Виктора Гюго. Не без некоторой доли самоиронии, Констан, безусловно, озабоченный собственной рекламой, позволяет своим коллегам посмеиваться над собой.

«ТАНЦУЮЩАЯ ЗМЕЯ»

Бодлеру мало-помалу удается преодолеть сексуальную робость перед Жанной Дюваль и свой страх вступить с ней в любовную связь, и когда в конце концов это случается, с этой женщиной он открывает для себя плотские наслаждения, каких никогда еще не испытывал. По правде говоря, эти наслаждения «острее стали и стекла», ибо «печальная красота» Жанны, ее «природное величие», «строгий и чистый взор», «как благовонный шлем, убор кудрей», ее зрачки кажутся ему холодными.

Но вместе с тем или, быть может, как раз по причине этой холодности, своими чуть ли не ледяными и горделивыми манерами Жанна доставляет Бодлеру небывалое, ошеломляющее наслаждение. Ей давным-давно известно, что в любви она искусница и у нее достаточно опыта, чтобы ответить на все желания, на любой из фантазмов, на самую низкую из причуд этого восторженного человека, попавшего под ее иго. Чтобы, кроме того, спровоцировать их. Чтобы, когда нужно, прикинуться, будто она разделяет с ним те же эротические чаяния, те же низости, тот же экстаз в сладострастии. Она инстинктивно чувствует, что его возбуждает, что его воспламеняет. Ей известно, что она отличается от других женщин, которых он знал и которые все в общем-то лишь послушные и милые случайные партнерши. В том числе и профессионалки из домов терпимости, и подобранные на улице несчастные проститутки. Ей известно, что она, по сравнению со всеми этими девицами, порочна. Что, по словам Теодора де Банвиля, она стала «единственной его забавой».