Блудная дочь возвращается - [40]
Мои родители были воспитаны на других принципах: всё должно быть благопристойно, пусть и ценой лжи. И мне приходилось врать. На вопрос, кто там был, я всегда с готовностью перечисляла: “Ну как, Женька Семешкина, Танька Лебедева, Ольга и еще 2-3 девочки”.
О мальчиках, естественно, не упоминалось. А “танцы-обжиманцы” как раз стали к этому времени непременной частью наших вечеринок.
В ноябрьские мы собрались у Женьки Приваловой. Ее родители тогда, кажется, были заняты строительством дачи и, захватив деда, уехали на три дня, оставив Женьке в полное распоряжение две комнаты в коммуналке. Коммуналка эта находилась около Большого театра, в том самом знаменитом дворе, где жил “главный валютчик” Советского Союза Ян Рокотов, которого впоследствии громогласно приговорили к расстрелу. Помню, мы как-то шли с Женькой по её двору и она говорит: “Давайте скорее проскочим в подъезд. Вчера тут стреляли, забрали соседа. А сегодня кругом прячется милиция”. Я смутно помню, что она ещё рассказывала, но эта история произвела на меня впечатление, тем более, что до этого я несколько раз видела Рокотова сидящим на лавочке во дворе, и ничего угрожающего в нём не было. Это событие произошло в 1961 году и наделало много шума - впервые были осуждены “валютчики”, и вообще с этим понятием многие ранее не сталкивались. Оказалось, что Женькин двор - центр чёрной валютной биржи, рассадник криминала. В его воротах появилась металлическая решётка и милиционер. Вот в таком знаменитом дворе мы собирались в тёплой компании отметить 7 ноября.
Ещё готовясь к встрече, обсуждая наряды и продуктовый набор, мы, естественно, затронули и самую животрепещущую тему: ожидалось закономерное посягательство на нашу драгоценную невинность. Уж не помню как, но мы, заручившись поддержкой друг друга, пришли к соглашению: “сегодня ночью отдаёмся!”
Ночью мы с Максимом и Ольга с Лёнькой Белобоковым оказались в одной комнате. Разделял нас огромный платяной шкаф, деливший комнату, как это было принято в коммуналках, на столовую и спальню. Нам досталась “спальня”, состоявшая из кровати, тумбочки и задней стенки шкафа. Кровать была железная, на её спинке, как ртуть, в темноте переливались большие шары. Эти шары как-то особенно чётко выплывают из дымки памяти как единственная вещественная деталь, связывающая с событиями той ночи.
Сначала, по-видимому, Максим ко мне “приставал”, но или попытки его были не особенно настойчивыми, или я вдруг испугалась, во всяком случае, мы благополучно погрузились в сон.
Ночью я проснулась от недвусмысленного шума, доносившегося с той стороны шкафа. Очень хорошо помню, как во мне заговорила совесть: “Какая же я! Ведь мы договорились. Вот Олька отдаётся, а я, нахалка, обманула, подвела подруг”. И стала спешно расталкивать Макса. По-моему, он окончательно даже не проснулся и не сразу “врубился”, что происходит. А когда всё случилось, я почувствовала лишь облегчение от выполненного долга. Макс как-то странно себя повёл и, казалось, был ошеломлён свершившимся, - отвернулся к стенке и притих. Я стала его настойчиво тормошить: “Макс, Макс, посмотри на меня! Я стала ещё красивее, как ты обещал?” Вы думаете, я шутила? Да ничего подобного. Я была вполне серьёзна, и этот вопрос меня волновал значительно больше, чем факт потери девственности. Макс, кажется, тактично ответил, что в темноте не видно, посмотрим завтра утром.
Только спустя энное время я узнала, что он был “мальчиком” и невинности лишился одновременно со мной. Для Макса это было действительно ошеломляюще-долгожданное событие, значительно больше потрясшее его, чем меня. Как только рассвело, я устремилась к трельяжу. Так и вижу: два окна, в которые заглядывают серое осеннее утро и Большой театр, и я в створках зеркал… и моё разочарование - я осталась такой же, как вчера!
Самое смешное, что выяснилось наутро, - я была единственной, кто выполнил “договор”. Оказывается, то, что я приняла за свершившийся акт “за шкафом”, - было яростное Ольгино сопротивление. Утром я одна проснулась “женщиной”, но обиду на подруг не держала, тем более, что они очень скоро последовали моему примеру.
- Смотри, кого я тебе привёз! Ещё одного ребёнка! - торжественно сообщил мой муж. Разбирая коробки на антресолях в квартире, где раньше жили мои родители, Саша достал большую немецкую куклу с фарфоровой головой и настоящими волосами. - Это теперь большая ценность!
- Это ценность, но не в смысле денег. Это мой прототип, -как старшую сестру встретила я находку.
А вот и соответствующая фотография: в одном старом кожаном кресле сидим мы - я и кукла. Мне три года, Ленинград.
Когда я родилась, отцу уже перевалило за 45 лет. Жили мы тогда в Евпатории, в Крыму, где отец учился и одновременно преподавал в военной академии. Время было послевоенное, но членам командного состава давали неплохие пайки. Одно время на эти “жирные хлеба” в гости к родителям приехали четверо их друзей - все жили в одной большой комнате. Отец вспоминал, как проснувшись однажды утром, он увидел перед своим лицом обширный голый зад “тёти Ады”, а тогда Адочки, крутобёдрой маминой подруги. Моя мама считала, что надо делиться с ближними чем только можно - и друзья жили в Евпатории достаточно долго. Правда, когда их дорогой подруге Нюське (как они называли мою маму Анну) действительно понадобилась помощь - все оказались далеко, и у всех были объективные причины и благовидные предлоги, чтобы не приехать. А помощь понадобилась в связи с предстоящим появлением на свет меня - позднего, но желанного ребёнка.
