Блудная дочь возвращается - [39]

У Виноградовых частенько бывали гости, такие же московские интеллигенты из литературного мира. (Сим Саныч именовал себя писателем, но я не берусь судить, насколько это соответствовало истине, так как никаких его трудов не видела.) Денег дома вечно не хватало, местом ежемесячного посещения был ломбард. Максим временами был просто голоден, и я его подкармливала, как могла. Мне выдавали деньги на обеды, и обычно часть их оставалась - тогда и этой мизерной суммы вполне хватало, чтобы купить другу пачку пельменей и молока.

В отсутствие гостей, как правило, отсутствовал и Сим Саныч, и квартира оставалась в нашем полном распоряжении иногда на несколько дней и ночей. И тогда собиралась уже наша компания - многочисленные приятели Максима и их периодически меняющиеся девочки. Среди друзей Макса неизменными были двое - Володька Ивершин, который потом станет актёром, и Стив Дэвид Шабад - американец, учившийся в их классе и живший неподалёку в доме служащих посольства. Стив снабжал Максима “гигантами” - большими пластинками с “Биттлами” и “Роллин-гами”, на которых мальчики были просто помешаны. Каким-то образом они приобрели электрогитары и ударную установку, и в доме Макса усердно занимались “музицированием”. Макс отрастил волосы, как у своего кумира Джона Леннона, и сам стал выглядеть, как однояйцовый близнец кого-то из “Биттлз”. Вскоре эта причёска, которую всячески ругали в газетах и запрещали в школе, вошла в моду. Правда, отцу Максима, чтобы защитить шевелюру сына, пришлось сходить в школу и выдержать бой с Жучкой.

За моей внешностью Максим следил пристально: искал, что именно мне идёт. То сам менял мне причёску, то подкрашивал по-другому глаза. “Как ты держишь руки? Как еврейская мамаша! Только живота не хватает!” - и он передразнивал мою манеру держать согнутые в локтях руки на уровне груди. “Что ты семенишь? На высоких каблуках надо ходить широким шагом, тогда это смотрится красиво”, - наставлял он. Где-то по случаю приобретал мне модные туфли и подсказывал фасон для моих платьев. Наверное, наши отношения были очень близкими, в них было больше братской нежности, чем любовных страстей. Я помню, например, как мы приходили с пляжа, чуть обгоревшие и разрумянившиеся на солнце. Полураздетые ложились на диван и… сочиняли стихи: он строчку, я строчку - белиберда, но зато в рифму и очень смешно. Или пели горлом, как лягушки. Целоваться, мы, конечно, целовались, но как-то мимоходом, скорее, за компанию, когда приходила какая-нибудь “сладкая парочка”. Разлучались мы только вынужденно - на ночь или на время уроков (перемены в школе тоже проводили вместе). Я не помню, чтобы над нами смеялись одноклассники - или не обращала на это внимания, или то, что мы “встречались”, воспринималось ими как непреложный факт. Или действительно всё выглядело внешне, как дружеские отношения, о чём говорит следующий эпизод.

Однажды, когда мы сидели у Макса, к нему явился один мой одноклассник, звали его Гриша. Он отозвал Макса в коридор и попросил: “Отдай мне Лену”.

Макс сделал вид, что это в порядке вещей:

- Лёшенька! (Так он меня называл.) Гриша просит, чтоб я тебя ему отдал!

- Гриша, ты что, сбрендил? Мы же с Максом встречаемся! -искренне изумилась я.

- Да! А я думал, у вас просто одна компания.

- Так что же ты просишь меня у Макса? Он что, мой хозяин?! - возмутилась я, уже тогда считавшая оскорблением любое покушение на мою свободу.

- Ну, он вроде как главный в вашей компании… - стушевался Гриша.

Так мы встречались больше года. Время от времени Макс делал вялые попытки “сделать меня женщиной”, которые состояли скорее из разговоров, нежели действий. Думаю, отец подталкивал Макса к более активным мероприятиям, но как-то не получалось. Мне Макс говорил: “Ты станешь ещё красивей!”, “Пора уже, это не больно, в твоём возрасте все уже расстались с девственностью”. В общем, этот вопрос стоял на повестке дня. Не помню своих моральных установок в 17 лет, а вот в 13 лет мы с Ольгой составили “договор”, скреплённый кровью. Содержал он нашу клятву о том, “что мы не отдадимся никому, кроме мужа или того, кто обязательно станет нашим мужем”. Даже напечатали текст на пишущей машинке на муаровой бумаге, - куда он только потом делся, не знаю. Наверное, уничтожили от стыда или, скорее, за ненадобностью. А в 17 лет, видимо, никаких особых противопоказаний у меня не было, разве что не складывалась подходящая ситуация.

В ноябре 1964 года она сложилась. Я уже училась в 11-м классе, и родители меня стали отпускать ночевать к подругам, зная, что там нет родителей. А ноябрьские праздники были первыми, когда мне разрешили остаться ночевать “в компании”. Мои родители, наверное, как все люди, и как я теперь, склонны были обольщаться на счёт моей “порядочности”. Так, конечно, легче. Ведь не пустить - значит выразить недоверие и войти в конфликт, а так можно успокоить себя, хотя подсознательно понимаешь, что это иллюзия. Всё равно рано или поздно дети начнут “спать”. Может быть, лучше посмотреть правде в глаза и заранее в чём-то просветить своего ребёнка, чтобы когда у него возникнут трудности, он пришёл к нам? Собственно, так я старалась поступить с Аней, когда поняла, что её отношения с мальчиками вот-вот перейдут в иную плоскость. Силой удерживать, по себе знаю, бесполезно. Уговоры и внушения тоже не подействуют. Просто всё спрячется за маской лжи, в которой мы обе запутаемся: она из-за страха передо мной, а я из-за эгоистичного желания продлить состояние душевного покоя. Та же задача и сегодня стоит передо мной, только уже с младшей дочерью.