Блудная дочь возвращается - [38]
Мой муж взволнованно убегает в свой кабинет, и я слышу, как сидя за мольбертом, он что-то сердито бурчит себе под нос. А я вспоминаю свою историю…
А история эта - история моего грехопадения. Так это называется, что совершенно не согласуется с моими взглядами и мироощущением.
Ага, вот и соответствующие фотографии. Смешная светлоглазая веснушчатая девочка. Причёска модная, вся голова в каких-то “сардельках”. А этот парнишка с улыбкой идиота - Максим, мой первый мужчина.
С Максимом Виноградовым я познакомилась на школьном вечере, когда училась в 10-м классе. Правда, я и раньше, по его словам, сталкивалась с ним на переменах, но не замечала его многозначительных взоров. Макс утверждал, что давно стал поглядывать в мою сторону, ещё с тех пор, как я появилась в их школе, то есть за полгода до описываемых событий. И я смутно припоминала длинненькую серенькую тень, маячившую передо мной в коридоре в тот момент, когда, сидя на скамейке у окна, я спешу прочитать невыученный урок.
В школе я была признанная модница, привыкшая к вниманию. Вместо форменного коричневого платья носила оранжевое, под которое надевала нижнюю юбку с бабушкиными кружевами, кокетливо выглядывавшими из-под подола. Передничек был перешит так, чтобы выделялась грудь и подчеркивалась талия (я тогда уже немного шила). Туфли старалась носить на каблуках, и на голове делала подобие “бабетты” - причёска с высоко взбитыми волосами. Глазки тоже слегка подкрашивала - насколько это дозволялось завучем по кличке Жучка, которую она заслужила отвислыми, дряблыми щеками-брылями и лающей недовольной интонацией.
На тот школьный вечер меня уговорила пойти Танька Лебедева. Раньше мы учились в одной школе, но после восьмого класса нас раскидали по всей Москве. Она теперь училась в школе с медицинским уклоном, пошла по стопам отца. А наша школа была со швейным уклоном. Во время практики мы работали на фабрике “Большевичка” - пришивали подкладку к гульфикам (застёжка на брюках), а Танька трудилась санитаркой. Правда, это не имеет прямого отношения к моему рассказу.
Прознав про наш “Огонёк”, она взяла меня в оборот, желая проникнуть на вечер. Чужие на “Огоньки” не допускались, я же выступала в роли “пропуска”.
В то время я уже переехала на проспект Вернадского, и до школы мне было добираться почти полтора часа. Кроме того, три раза в неделю я посещала Детскую художественную школу на Кропоткинской улице (теперь Пречистенка). Это место было довольно далеко от Центрального рынка. После уроков в обычной школе я заходила в пельменную на улице Горького - теперь этого дома уже нет, снесли. Потом уже шла в “Художку”. При этом носила с собой маленький деревянный этюдник - и очень “воображала”, оставляя его на вешалке или держа в руке вместе с хозяйственной сумкой, в которой носила учебники и тетради. (Использовать чёрную хозяйственную сумку вместо портфеля - это было моё собственное изобретение, которое тут же стало в нашей школе сверхмодным.)
В тот знаменательный день, уступая Танькиным настояниям, мне пришлось прямо из Художки, не заезжая домой, идти на вечер. Танька дала мне что-то надеть из вещей своей мамы, включая туфли. Эти туфли, чёрные, бархатные, на высоких каблуках, я хорошо запомнила, так как они безбожно жали и чувствовала я себя в них как в колодках. И очень удивилась, когда через некоторое время узнала, что у меня “чудесная походка” и “стройные ножки”. Такое заключение сделал отец Максима, Серафим Александрович (Сим Саныч). Оказывается, он тоже был на вечере, что очень необычно. Он якобы, увидев меня, сам подтолкнул Максима, стеснявшегося меня пригласить.
Дело в том, что Макс учился в 9-м классе, то есть был на год младше, и по школьной иерархии не имел никаких прав на ухаживания за девочкой, которая была старше. Мы с ним протанцевали весь вечер - благодаря папиной школе и своей природной подвижности танцевал он отменно. Кроме того, он был со вкусом одет и высок ростом, - а это два непременных условия, чтобы мне понравиться. Кстати, эти качества в мужчине я ценю до сих пор.
В общем, мы стали встречаться. Всё свободное время мы проводили вместе, что всемерно одобрял его отец, называвший меня “самой красивой девочкой Москвы”. Его совершенно не удивило моё признание, что я еврейка.
Обычно окружающие принимали меня за русскую. Даже был случай, когда старухи, ошивающиеся у церкви, не пропустили туда Женьку Семешкину (Привалова), приняв её за иудейку, а меня милостиво пригласили: “Проходи, деточка!”. От Сан Саныча первого я услышала и о том, что настоящие евреи от природы белокожие, рыжеватые и голубоглазые, а не такие, как мы привыкли считать. Оказалось, что тёмные глаза на выкате, широкие губы и крупный нос - это результат вливания арабской крови.
Максима воспитывал отец, давно разошедшийся с его матерью. У Сим Саныча было ещё два сына, все от разных жён. Один из мальчиков вместе со своей матерью погиб в авиационной катастрофе. Интеллигент, женолюб и компанейский человек - он, скорее, не воспитывал, а дружил и соседствовал со своим младшим сыном.
Жили Виноградовы на Неглинке, в странной квартире, переделанной из арки трёхэтажного дома. Пол был ниже уровня земли, и вода от дождя иногда лила через окно. Сама река Неглинка отличалась определённым свойством - в сильный ливень её вода поднималась из подземных коллекторов и сквозь решётки, подобно фонтану, изливала на улицу содержимое городской канализации. Помню, это было летом 1964 года, после сильного ливня я старалась пройти к метро от его дома. Вода в тот раз поднялась почти на 50 см над асфальтом, и мне пришлось переждать, пока она не спадёт. Тогда я вышла на улицу. На моих ногах были белые босоножки на “шпильках”. Представьте мой ужас, когда я обнаружила, что вся улица сплошь покрыта фекалиями. Ноги скользили и тонули в нечистотах, угрожая повергнуть меня во всю эту мразь. Пришлось мне вернуться и ждать, когда эта грязь высохнет… На другой день в газетах были фотографии Неглинки, по которой люди пробирались по бёдра в воде.
