BLOGS - [19]
«Жук убежал. Паниковать я не стал, но силы покидали меня стремительно. Мороз свирепел и, как невидимый зверь, словно кружил вокруг меня и ждал, когда я упаду.
Помню, что по молодому ельнику я уже полз. Тогда думал -как глупо сейчас умереть, как обидно! Когда-то думал, что не выживу в страшных боях на войне... Под Ельней утром не знал, доживу ли до обеда... Выжил, когда Днепр форсировали, а там со всех сторон молотило, ни земли не чуял, ни неба... А теперь сдохнуть оттого, что промочил ноги? Господи!..
Конечно, я бы так не ослаб, и так не окостенела бы нога, если бы не слабая плёнка кожи на ранах. Ах, если бы не заштопанные икорные мышцы и сшитые сухожилия! Если бы... Силы окончательно покинули меня, когда я выполз на заметённую снегом санную дорогу. В будни меня, может быть, подобрали бы крестьяне: ездят ведь здесь за сеном на дальние стоговища. Но сегодня... Был выходной день. Значит, не будет никого. Всё...»
Даже когда батя рассказывал про эти мгновенья, лицо его умиротворялось, как умиротворяется душа человека, сдавшегося на волю Божью. Человеческих сил уже нет. И гаснет сознание. И становится тепло.
«Я лежал на дороге, прижав к себе ружьё, и замерзал. Кажется, ещё несколько раз я позвал: «Жу-ук! Жу-ук!» Потом стало мутнеть в глазах. Я стал слышать стук сердца и цокот. Этот цокот казался мне звоном стынущей крови. Но это был цокот копыт!
Всадник появился как из воздуха. Это был невероятный всадник и невероятная картина вообще. Сказка какая-то... Громадный широкогрудый белый конь с косматой, никогда не стриженной белой гривой нёс на себе могучего старика, тоже белого, с седой бородой. Уже не знаю: то ли из-за своей беспомощности я воспринимал его могучим, то ли это было в самом деле... Старик поднял меня с земли и бросил в седло одной рукой! Не слезая при этом с коня».
Батя всегда сомневался, сколько прошло потом времени. Когда очнулся, было ощущение, что проспал немного - вечер да ночь. Но по раскладу всех других событий получилось, что очнулся отец более чем через двое суток. Мокрый от пота с ног до головы, он лежал на печи в деревенской избе. У печи возилась пожилая женщина, почти старушка. Она разговаривала вполголоса то ли сама с собой, то ли с кошкой.
- Эй, кто живой... здравствуйте! - позвал с печи оттаявший охотник.
- Но... Живой-да. Бур рыт! - растягивая слова, с сильным коми акцентом и доброй обезоруживающей улыбкой подошла к лежанке на печи эта женщина.
- Живой... - ответил батя. - А где я? Как здесь оказался? Он ещё не совсем понимал, где закончилась та снежная белая явь, где был сон и где среди всего этого Жук, ружьё и белый всадник.
- Друг тебя привёз, - улыбнулась женщина. - Совсем белый дедушка. Твой друг? - то ли спросила, то ли подтвердила эта простодушная крестьянка. И рассказала, перемежая коми слова с русскими, что дедушка был на белой лошади, что «ты был почти мёртвый. Весь белый и как кость». Женщина постучала костяшками пальцев по ступенькам лестницы на печи. Выражение лица её, немного испачканного в муке, сострадальче-ское, удивлённое, говорило: «Чудо. Ну, чудо. Живой».
- А я уж своего мужика в райцентр отправила. На твой мехзавод... У тебя в кармане профсоюзный билет нашли. Отправила лошадем, чтоб машину прислали, - это неправильное спряжение - «лошадем» - почему-то умиляло отца. Одним «лошадем» его только что вывезли из смерти. «Белым лошадем... - кажется, тогда он снова расслабился. - Белый всадник, значит... Кто же ты?»
В избе пахло свежим хлебом, кислой капустой и, кажется, сырой кожей. Где-то рядом на печи сушились полушубки или обувь. «Тогда я с хозяйкой даже не познакомился. Я снова уснул, - рассказывал отец. - А потом за мной приехала машина, увезли в райбольницу. Там через два дня выписали, потому что никакая холера меня не взяла - не обморозился, не простыл. Может быть, та женщина чем-то особым меня отпоила. Помню, что пил какую-то заварку со спиртом и закусывал гусиным жиром. Прямо с ложечки... Такое вот блюдо.
Ну да ладно - самое ведь интересное дальше. Шукал я того белого старика и нашёл белых коней и лошадей в окрестных сёлах. Всего-то их было пять. Ни одна никуда из конюшен ни разу не выходила. За месяц до моей истории все они были в стойлах. Морозы. Кто же просто так скотину выгонять будет? Тем более что две лошади вот-вот должны были ожеребиться. А два коня, замухрышки и шелудивые от неухоженности, даже в мелких хозяйственных работах не участвовали. Все те лошади в разных отделениях совхозов были, а от Выльордыма и вовсе далече...»
Отец никогда не делал окончательных умозаключений. Во всяком случае, вслух. Он, конечно, знал, что до революции в Кылтово был большой женский Крестовоздвиженский монастырь. А ещё по преданиям было известно, что задолго до монастыря, лет эдак триста назад, в тех краях молился одинокий монах-отшельник. На коне он, конечно, не скакал, но и про его молитвенные подвиги мы тоже ничего не знаем.
- На кого хоть тот белый старик был похож? - спрашивал я у отца.
- Бог знает... И не опишу-то, наверно... - скромничал отец. А мне, знающему сочность его языка, всё это было ещё более удивительно. - Описать не смогу. Но он похож на многих стариков на иконах. Иногда прямо дух захватывает... Имён вот не знаю. Неграмотный я в этом деле. Хай Бог мне простит. Может, не там искал я белого всадника? Может, его по иконам искать надо было? А?
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.