Близость - [78]

Если бы только она знала, сколь медлительны, скучны и пусты мои дни! Столь же медлительны, как дни тюремные.

Я подошла к стулу, села и положила руку на стол. Я сказала, что Присцилла вышла замуж и теперь, когда она нас покинула, мать особенно нуждается в моем присутствии дома.

Селина кивнула.

– Значит, ваша сестра вышла замуж. И что, хорошая партия?

– Прекрасная, – сказала я.

– В таком случае вы должны быть счастливы за нее.

Я не ответила, только улыбнулась, и тогда Селина подступила чуть ближе:

– Мне кажется, Аврора, вы немножко завидуете своей сестре.

Я опять улыбнулась: да, она права, я действительно завидую.

– Но не потому, что у нее есть муж, – продолжала я. – О нет, вовсе не поэтому! А потому что Присцилла… как бы это сказать? Она меняется и развивается, прямо как ваши духи. Она пошла дальше. А я осталась на прежнем месте, прочнее прежнего связанная обстоятельствами.

– Выходит, вы в таком же положении, как я, – сказала Селина. – В таком же положении, как все узницы Миллбанка.

Так и есть, ответила я. Только у них сроки, которые рано или поздно закончатся…

Я потупила глаза, но чувствовала на себе пристальный взгляд Селины. Она спросила, не расскажу ли я побольше о своей сестре.

– Боюсь, вы сочтете меня эгоисткой… – начала я.

– О нет! – живо перебила она. – Никогда!

– Сочтете. Признаюсь, мне было просто невыносимо видеть сестру, когда она отправлялась в свое свадебное путешествие. Невыносимо было целовать ее и желать счастливого пути. Вот тогда я по-настоящему ей завидовала! Кровь в моих жилах тогда словно бы обратилась в уксус!..

Голос мой задрожал и пресекся. Селина не сводила с меня пытливого взгляда. После долгой паузы она тихо сказала, что здесь, в Миллбанке, я могу без всякого стыда говорить все, что думаю, ибо услышат меня лишь каменные стены – да она сама, которая в своем одиночестве безгласна, подобно камню, а потому никому ничего рассказать не может.

Селина не раз говорила мне это прежде, но еще никогда с таким настойчивым убеждением, как сегодня. И я наконец сдалась и заговорила, с усилием выталкивая застревающие в горле слова:

– Моя сестра отправилась в Италию, Селина. В свое время туда собиралась поехать я, с отцом и… подругой.

Разумеется, в Миллбанке я никогда не упоминала имени Хелен и сейчас сказала лишь, что мы намеревались посетить Флоренцию и Рим: папа хотел поработать в музейных архивах и художественных галереях, а мы с подругой должны были ему помогать.

– Италия стала для меня навязчивой идеей, своего рода символом, – сказала я. – Мы собирались совершить путешествие до свадьбы Присциллы, чтобы мать не оставалась одна. И вот теперь Присцилла вышла замуж и поехала в Италию, даже не вспомнив о моей заветной мечте. А я…

Я уже много месяцев не плакала, но сейчас, к своему ужасу и стыду, почувствовала, что вот-вот расплачусь, и резко отвернулась к пузырчатой беленой стене. Снова посмотрев на Селину минуту спустя, я увидела, что она переместилась еще ближе ко мне и теперь сидит на корточках, положив подбородок на сложенные на краю стола руки.

Она сказала, что я очень смелая, – то же самое сказала мне Хелен неделю назад. И сейчас, снова это услышав, я едва не рассмеялась.

– Смелая, как же! Да моей смелости только и хватает, чтобы терпеть саму себя, вечную страдалицу! Я бы предпочла навсегда уйти от себя… но не могу, даже это мне было запрещено…

– Вы очень смелая, – повторила Селина. – Ибо у вас достает смелости приходить сюда, в Миллбанк, ко всем, кто вас ждет…

Она была совсем близко, и в холодной камере я особенно живо ощущала исходящее от нее тепло, дыхание жизни. Но в следующую минуту, не сводя с меня глаз, Селина встала с корточек и потянулась.

– Вот вы завидуете вашей сестре, – сказала она. – А есть ли чему завидовать? Что такого замечательного она сделала? Вы думаете, она развивается – но так ли это? Разве большое достижение – сделать то, что все делают? Она поменяла одну жизнь на другую точно такую же. По-вашему, это умно?

Я подумала о Присцилле, которая, как и Стивен, походила на мать, тогда как я пошла вся в отца. Я представила ее через двадцать лет, брюзжащей на своих дочерей.

– Но ум никому не нужен, во всяком случае в женщинах, – сказала я. – Всех женщин сызмалу готовят к роли жены и матери – таково их назначение. И только такие, как я, нарушают традицию, расшатывают ее…

Именно покорное следование заведенному порядку и держит нас «привязанными к земному миру», ответила Селина. Мы созданы для того, чтобы вознестись в высшие сферы, но не сможем этого сделать, покуда не изменимся. Что же касается деления на женщин и мужчин – так это первое, о чем нужно забыть.

Я не поняла, что она имеет в виду.

Селина улыбнулась:

– Неужели вы думаете, что мы берем с собой наш земной облик, когда возносимся? Только духи-новички, смятенные и растерянные, озираются по сторонам в поисках плотских существ. Когда к ним приближаются проводники, духи не знают, как к ним обращаться, и спрашивают: «Вы мужчина или женщина?» Но проводники не то и не другое, но одновременно то и другое. И духи тоже не то и не другое, но одновременно то и другое. Пока они этого не поймут, путь в высшие сферы для них закрыт.