Близость - [32]

– О, так, значит, вам известно про этих женщин решительно все! – воскликнула я. – Все их секреты, все планы…

Она покраснела, как если бы никогда прежде не смотрела на дело под таким углом.

– Всю корреспонденцию надлежит прочитывать, – ответила она. – Таковы правила. Но пишут, знаете ли, в основном о вещах самых что ни на есть обычных.

Мы поднялись по башенной лестнице на третий этаж, миновав дисциплинарные блоки, и здесь я вдруг задалась кое-каким вопросом. Пачка писем становилась все тоньше. Одно из них было для пожилой арестантки Эллен Пауэр. Взглянув на него, а потом на меня, она подмигнула:

– От внученьки моей. Не забывает старуху.

Мы уже приближались к повороту коридора, когда я наконец придвинулась вплотную к мисс Брюер и спросила, а нет ли письма для Селины Доус. Она удивленно хлопнула глазами. Для Доус? Нет, ничего! Как странно, что я спросила: ведь это чуть ли не единственная заключенная, которая никогда не получает писем.

– Никогда? – переспросила я.

– Никогда, – подтвердила мисс Брюер.

Получала ли Доус письма в самом начале своего срока, она не знает, поскольку тогда еще не служила здесь. Но в течение последнего года эта узница точно не получила и не отправила ни единого письма.

– Неужели же у нее нет ни друзей никаких, ни родственников, которые помнили бы о ней? – спросила я.

Мисс Брюер пожала плечами:

– Если таковые и были когда-нибудь, она порвала всякие отношения с ними либо же они сами полностью отреклись от нее. – Улыбка ее стала натянутой. – Иные из здешних женщин, видите ли, хранят свои секреты при себе…

Последнюю фразу она произнесла весьма сухим тоном, после чего быстро двинулась дальше. Когда я ее нагнала, она читала вслух письмо арестантке, которая, очевидно, не знала грамоты. Однако слова мисс Брюер повергли меня в размышления. Я прошла мимо нее и завернула в следующий коридор. Ступала я тихо, а потому Доус заметила меня не сразу: несколько секунд я смотрела на нее сквозь прутья решетки.

Прежде я как-то не задумывалась, есть ли во внешнем мире кто-нибудь, кто тоскует по Селине Доус, навещает ее здесь, пишет ей добрые обыденные письма. Теперь, когда я узнала, что такого человека нет, одиночество и безмолвие, окружавшие девушку, показались мне еще гуще, плотнее. А ведь мисс Брюер гораздо ближе к истине, чем сама полагает, мелькнуло у меня в уме: Доус действительно хранит свои секреты при себе, даже здесь, в Миллбанке. Еще мне вспомнились слова другой надзирательницы: мол, хоть Доус и хороша собой, ни одна из арестанток не попыталась сделать ее своей подружкой. Сейчас я понимала, что имелось в виду.

Внезапно на меня накатила жалость к ней. И я подумала: ты такая же, как я.

Я очень жалею, что сразу после этой мысли не отошла от камеры. Очень жалею, что не успела уйти. Но пока я смотрела, Доус подняла голову и улыбнулась, и лицо у нее приняло ожидающее выражение. Теперь я никак не могла пройти мимо. Я знаком позвала миссис Джелф, находившуюся дальше по коридору, и ко времени, когда она принесла ключ и отперла решетку, Доус уже отложила свое вязанье и встала поприветствовать меня. Сегодня первой заговорила она – когда матрона, впустив меня в камеру и немного потоптавшись на месте, нерешительно удалилась и мы остались наедине.

– Я рада, что вы пришли! – сказала девушка. – Жаль, что нам не удалось пообщаться в прошлый раз.

– В прошлый раз? – переспросила я. – Ах да. Но вы же были заняты со своей наставницей.

Доус тряхнула головой и фыркнула:

– Наставница, тоже мне! – А потом сказала, что слывет здесь чуть ли не гением, поскольку к вечеру все еще помнит строки из Писания, прочитанные на утренней службе в тюремной часовне. Ну а чем еще ей занять голову в часы одиночества, как они полагают?

– Я лучше предпочла бы поговорить с вами, мисс Прайер. В прошлую нашу встречу вы проявили ко мне доброту, которой, боюсь, я не заслужила. И с тех пор я все думаю… ну, вы сказали, что хотите стать моим другом. А я здесь, знаете ли, уже и забывать начала, что такое дружба.

Услышав такие слова, я обрадовалась и прониклась к ней еще большей приязнью и жалостью. Мы немного поговорили о тюремных порядках.

– Возможно, спустя время вас переведут в какую-нибудь менее строгую тюрьму – Фулэм, например? – предположила я.

А она просто пожала плечами и сказала, что одна тюрьма ничем не лучше и не хуже, чем любая другая.

Затем я могла бы с чистой совестью покинуть камеру и проследовать к другой арестантке – тогда сейчас я была бы спокойна. Но слишком уж сильное любопытство возбуждала во мне Доус. Наконец я не выдержала и сказала, мол, одна из матрон сообщила мне – в самой сочувственной манере, разумеется, – что она совсем не получает писем…

Неужели это правда? – спросила я. Неужели за пределами тюрьмы у нее нет никого, кому небезразличны ее страдания здесь? Несколько секунд Доус пристально смотрела на меня, и я уже подумала, что сейчас в ней опять взыграет гордость. Однако потом она ответила, что у нее много друзей.

Друзья-духи, конечно. Она говорила мне про них. Но ведь должны же быть и другие, из прежней жизни на воле, которые тоскуют по ней?

Доус снова пожала плечами и промолчала.