Близость - [118]

Когда же Селина придет? Пять часов, ночь все еще чернее черного… ах, мне сделалось дурно от неистового напряжения чувств! Я бросилась к окну и рывком подняла раму. Ворвавшийся ветер взметнул пламя в камине, яростно трепал мои волосы и безжалостно сек лицо градом – но я все вглядывалась в кромешный мрак, ища Селину. Кажется, я кричала ее имя – да, кричала, и ветер отзывался эхом. Я дрожала – и дрожью своей сотрясала весь дом, даже Вайгерс почувствовала. Я услышала скрип половиц под ее кроватью, услышала, как она заворочалась во сне, – и бархотка стянула мою шею туже прежнего. Должно быть, Вайгерс вздрогнула и вскинулась с подушки, услышав, как я кричу: «Когда ты придешь? Когда ты придешь?» – и снова отчаянно зову: «Селина!» Но крик мой опять отозвался эхом, хлестнувшим мне в лицо с порывом града.

Но только в эхе этом мне почудился также и голос Селины, произнесший мое имя. Я неподвижно застыла, вся обратившись в слух; и Вайгерс затихла, пробужденная от сна. Даже ветер немного улегся и град ослаб. И река была темна и спокойна.

Голос не повторился – однако я чувствовала, что она уже очень близко. Если вообще придет, то скоро.

Скоро, совсем скоро. В последний час ночной тьмы.

Без малого семь, ночь закончилась. Уже грохочут повозки, лают собаки, горланят петухи. Селинины платья лежат вокруг, померкшие при свете утра. Сейчас я встану, сверну их и уложу обратно в картонки. Ветер стих, град превратился в снежные хлопья. Над Темзой висит туман. Вайгерс встает с постели, чтобы разжечь огни нового дня. Как странно!.. Сегодня я не слышала миллбанкского колокола.

Селина не пришла.

Часть V

21 января 1875 г.

Однажды, два года назад, я напилась морфия, чтобы покончить с жизнью. Мать нашла меня прежде, чем жизнь окончательно покинула мое тело, врач промыл мне желудок, и я очнулась от звука собственных рыданий. Ибо надеялась открыть глаза на небесах, где пребывает отец, а меня утащили обратно в ад. «Вы не дорожили своей жизнью, но теперь она моя», – сказала Селина месяц назад. И тогда я поняла, для чего меня спасли. Тогда мне показалось, что она забрала мою жизнь. Я явственно ощутила, как она рывком вытягивает ее из меня! Но тянуть и дергать нити моей жизни Селина начала еще раньше. Я словно воочию вижу, как во мраке ночного Миллбанка она наматывает их на свои тонкие пальцы. И по-прежнему чувствую, как она осторожно их распутывает и тянет, тянет. В конце концов, расставание с жизнью – процесс медленный и тонкий, такое не происходит в один миг.

Рано или поздно руки ее остановятся, завершив дело. Я могу подождать, как и она.

Я поехала к ней, в Миллбанк. Что еще мне оставалось? Она обещала прийти в ночной тьме, но не пришла. Мне ничего не оставалось, кроме как поехать к ней. Я по-прежнему была в платье, ибо не раздевалась со вчерашнего дня. Вызывать Вайгерс я не стала – не хотела, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я нерешительно задержалась на пороге, ошарашенная ослепительной белизной и огромностью дня. Но у меня хватило соображения взять извозчика. Самой себе я казалась спокойной. Вероятно, бессонная ночь притупила все мои чувства.

Сидя в кэбе, я даже слышала какой-то голос. Жабий голос, шептавший мне прямо в ухо: «Да, так и должно быть! Так оно лучше! Пусть даже еще четыре года, но так правильно. Неужели ты и впрямь думала, что есть другой способ? Неужели поверила? Ты?»

Голос казался знакомым. Вероятно, он звучал во мне с самого начала, только прежде я замыкала слух. Теперь я отчетливо слышала этот шелестящий шепот, но сохраняла каменное спокойствие. Какое мне дело, что́ он там говорит? Я думала о Селине. Представляла ее бледной, измученной, сломленной… возможно, тяжелобольной.

Что еще мне оставалось делать, как не поехать к ней? Конечно, она знает, что я приеду, и ждет меня.

После бурной ненастной ночи утро выдалось на удивление тихим. Было еще очень рано, когда извозчик высадил меня у ворот Миллбанка. Верхушки тюремных башен окутывал туман, на стенах белели полосы налипшего снега, в сторожке выгребали золу из очага и укладывали туда свежие поленья. Привратник, открывший мне на стук, посмотрел на меня странно, и я впервые подумала, что, должно быть, выгляжу – краше в гроб кладут.

– Вот уж не ожидал увидеть вас так скоро, мисс! – сказал он, потом задумчиво покивал. – Верно, за вами послали из женского корпуса? Они нам страшную нахлобучку устроят, мисс Прайер. Можете не сомневаться.

Я не поняла, о чем он, но ничего спрашивать не стала, поскольку голова была занята совсем другим.

Когда я вошла в здание, мне показалось, будто тюрьма как-то изменилась, – впрочем, это меня не удивило. Я решила, что на самом деле изменилось только мое восприятие и моя нервозность передается караульным. Один потребовал у меня пропуск. Сказал, что не может открыть мне ворота, если я не предъявлю бумагу от мистера Шиллитоу. За все время никто еще ни разу не спрашивал у меня пропуска. Я молча уставилась на караульного, чувствуя, как в душе поднимается тупая паника. Значит, они уже постановили не пускать меня к Селине…

Но тут подбежал другой караульный:

– Это же добровольная посетительница, дурень! Ей пройти можно!