Близость - [116]

– Она прямо жуть нагоняет, верно, мисс? – сказал привратник, кивнув на тускло отблескивающие стены с темными окнами. – Сущее чудовище – так я вам скажу, даром что сторож при ней. И она вся протекает – вы знали? В былые времена без счету раз затопляло. А все здешняя земля, здешняя гиблая земля. Ничто в ней не растет, ничто прочно не укрепляется – даже такая древняя жестокая тварь, как Миллбанк.

Я молча смотрела на него. Говоря, он вытащил из кармана черную трубку и умял табак большим пальцем, а теперь чиркнул спичкой о кирпичную стену и немного пригнулся, укрываясь от ветра; щеки его втянулись, язычок пламени взвился и опал. Отбросив спичку, привратник снова кивнул на тюрьму и продолжил:

– Вот могли ль вы подумать, что этакая громадина гуляет на своем основании? – (Я помотала головой.) – Ага, такое и на ум никому не придет. Но прежний привратник, когда я только заступил на работу здесь, он рассказывал всякое про потопы да про гулянье стен. Про трещины, что с грохотом в них разверзались глухой ночью. Про коменданта, который раз приехал поутру – глядь, а один корпус раскололся аккурат посередке, и десять острожников сбегли через пролом! А еще как-то шестеро бедолаг утопли в темных камерах, когда тюремные стоки прорвало и речная вода хлынула в подвалы. Уж укрепляли фундамент, укрепляли, цемента добрую тыщу бочек извели, а она все равно ходуном ходит. Вот спросите надзорщиков: бывает ли, что замки намертво заклинивает, когда двери перекашиваются на петлях? Бывает ли, что стекла в окнах сами собой трескаются? Она кажется вам тихой, полагаю. Но в иные ночи, мисс Прайер, когда полное безветрие, я стою вот на этом самом месте, где сейчас стоите вы, и слышу, как она стонет – ну чисто женщина!

Он приставил к уху ладонь. Слышался тихий плеск реки, приглушенный расстоянием грохот поезда и далекий звон каретного колокольчика…

Привратник потряс головой:

– Точно вам говорю: в один прекрасный день она рухнет и всех нас заберет с собой! Или же проклятая земля, на которой она поставлена, рассядется, и мы все провалимся в бездну.

Он затянулся трубкой и прокашлялся. Мы снова прислушались… Но тюрьма была безмолвна, земля под ногами тверда, листья осоки остры как иглы. Холодный сырой ветер усилился, и я начала дрожать. Привратник провел меня в сторожку, и я стояла у очага, пока мне искали извозчика.

Немного погодя вошла надзирательница в меховом плаще. Когда она чуть сдвинула капюшон с лица, я увидела, что это миссис Джелф. Она кивнула мне, и привратник ее выпустил. Кажется, я снова увидела ее из окна экипажа: она быстро шагала по пустынной улице – наверное, спешила поскорее подхватить темные тонкие вервия своей обычной жизни.

Что это за жизнь, интересно? Не знаю.

20 января 1875 г.

Канун Святой Агнесы – наконец-то!

Ночь ненастная. Ветер завывает в трубе и яростно сотрясает окна, угли в камине шипят от падающих через дымоход градин. Девять часов, в доме тихо. Миссис Винсент с племянником я отослала на ночь, но Вайгерс оставила здесь.

– Если я испугаюсь и позову тебя, ты придешь? – спросила я.

– Кого испугаетесь, мисс? Грабителей? – Вайгерс показала свою здоровенную ручищу и засмеялась. – Не беспокойтесь, я накрепко запру все окна и двери.

Несколько времени назад я слышала, как она гремела засовами и щеколдами, но кажется, сейчас она снова спустилась вниз, чтобы еще раз проверить, надежно ли все закрыто. А теперь бесшумно поднимается к себе и поворачивает ключ в замке собственной двери…

Все-таки я заразила Вайгерс своей нервозностью.

В Миллбанке ночная надзирательница мисс Кадмен ходит по коридорам. Уже час, как в камерах погасили свет. Селина сказала, что придет незадолго до рассвета. Ночная тьма за окном уже чернее и гуще, чем когда-либо на моей памяти. Даже не верится, что когда-нибудь рассветет.

Пускай рассвет не наступает, пока она не придет.

Около четырех пополудни начало смеркаться, и с тех пор я не выходила из своей комнаты. С пустыми полками она выглядит непривычно – половина моих книг упакована в коробки. Сперва я уложила все их в дорожный сундук, и он, разумеется, получился совершенно неподъемным. Брать с собой нужно только то, что нам по силам унести, – я только сегодня сообразила. Очень жаль, что не раньше: коробки с книгами я могла бы отправить в Париж почтой, а теперь уже слишком поздно. Поэтому пришлось выбирать, какие взять, какие оставить. Вместо Кольриджа я взяла Библию – потому лишь, что на форзаце в ней инициалы Хелен. Думаю, Кольриджа удастся приобрести впоследствии. Из папиного кабинета я взяла пресс-папье – цельный стеклянный полушар с двумя морскими коньками в нем, которых я любила рассматривать в детстве. Всю одежду Селины я упаковала в один чемодан – то есть всю, за исключением дорожного платья винного цвета, плаща, чулок и пары башмаков. Их я разложила на кровати, и сейчас, в полумраке, чудится, будто Селина лежит там, погруженная в сон или обморочное забытье.

Я даже не знаю, придет ли она в тюремной одежде, или же духи доставят ее ко мне голой как дитя.

Скрипит кровать Вайгерс, шипят угли.

Без четверти десять.

Без малого одиннадцать.