Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах - [14]

Сивилла была тем, что мой папаша обычно называл «крашеной беломазой»: у нее была сливочно-белая кожа и «нормальные волосы» — выражение, которое выводило моего папашу из себя. Пожалуй, Сивилла с легкостью могла бы «сойти за свою» в любой расовой среде. Кожа и черты лица у нее были такого свойства, что, окажись она в Гарлеме, ее бы точно приняли за «цветную», а в манхэттенской толпе она смахивала на испанку, если бы кому-то вообще пришло в голову задуматься об этом. В обществе Сивиллы я всегда ловил на себе такие же многозначительные взгляды, каких я удостаивался, находясь рядом с Кей. Мне кажется, причина, по которой Сивилла все-таки не «сходила за свою», заключалась в ее старомодных представлениях о цвете кожи — вернее, о том престиже, который, по ее разумению, она имела в Гарлеме из-за своей светлой кожи.

Сивилла давно вошла в мою привычку. Мы встречаемся уже около трех лет. Ее родители приехали с карибских островов, и, ребенком оказавшись в Вашингтоне, Сивилла изо всех сил старалась избавиться от характерного акцента, теперь же она прилагала такие же усилия, чтобы вновь его обрести — она говорила на нарочито неправильном английском. Ей было двадцать девять, совсем зеленой девчонкой она вышла замуж за какого-то обалдуя и во время войны работала на авиационном заводе, чтобы ее муж мог закончить медицинский колледж. Когда же расходы на его образование взяло на себя государство, этот подонок развелся с ней и женился на чикагской вдовушке, владелице какой-то недвижимости. Сивилла, как я уже сказал, у меня вошла в привычку, и надо сказать, по большей части она была удобной привычкой. Мы отлично ладили, хотя иногда ее закомплексованность меня просто бесила. Ну, например, я несколько раз чувствовал ее смущение на людях по поводу моей темной кожи, или, скажем, она никогда не появлялась у меня дома, хотя Олли и Рой все про нас знали.

Мы поцеловались. Рот у нее был холодный, и всю ее обволакивал запах дорогих духов.

— Какой приятный сюрприз, Туи!

Я свернул к Вестсайдскому шоссе.

— Просто был в центре по делу. Мне подфартило, милая. Пахнет полутора тысячами…

Пока мы мчались по шоссе вдоль мрачного и неприветливого Гудзона, я рассказал ей, насколько это было возможно, о предложении Кей Роббенс. Потом поделился с ней своим намерением открыть собственное агентство на Манхэттене и брякнул, что надо бы походить в колледж хоть месяц, чтобы разобраться в азах электроники.

Сивилла же считала, что мне бы лучше расплатиться с долгами, положить все, что останется, в банк и забыть о своих бредовых планах. Впрочем, она, конечно, обалдела от открывшейся передо мной перспективы заработать такую кучу денег, и мы весело щебетали, пока я не совершил две ошибки. То есть мчась вдоль Гудзона в классной тачке с красоткой рядом, я и впрямь чувствовал себя на седьмом небе… но тут меня угораздило подхохмить насчет трубочки мисс Роббенс. Как и у Кей, когда та села на низкое сиденье «ягуара», юбка у Сивиллы задралась вверх и обнажила ее сильные ляжки. Я протянул руку, провел по коже и сказал, что она, конечно, заткнет за пояс любую малышку с Мэдисон-авёню. Сивилла злобно одернула юбку и процедила:

— Меня не интересуют ее ноги! И кроме того, как ты знаешь, я не переношу такие похабные разговоры!

— Боже ты мой, да что же тут похабного? Сидим себе в машине одни, болтаем…

— Туи, перестань!

— Сивилла, ты иногда так глупо себя ведешь, просто ханжески…

— Туи Мур, я уже тебе неоднократно говорила, что не люблю такие разговоры.

— Это точно, — пробурчал я, и мне захотелось добавить «Слишком часто». Но я заткнулся.

Мы вошли в ее однокомнатную «квартиру» в полуподвале каменной пятиэтажки с видом на реку (если высунуть из ее полуподвального окна голову на полную длину шеи) — за эти апартаменты она платила семьдесят два доллара в месяц. Сняв пиджак и галстук, я обмолвился о вакансии на почте. Это все и порушило.

— О Туи, дорогой! — воскликнула Сивилла и обняла меня, вложив все свои силенки в это объятие. — Вот уж действительно новость так новость. Когда ты начнешь?

— Не знаю, — ответил я, целуя ее и проводя ладонью по волосам. И тут мне в голову закрался вопрос, сам не знаю почему, скольких же ее бабушек и прабабушек пришлось изнасиловать белым плантаторам, чтобы в итоге получилась такая сливочная кожа. — Я пока еще не знаю, пойду ли я туда.

Я почувствовал, как она вся подобралась, а потом вырвалась из моих рук.

— Почему же нет? Это же государственная служба — мы же с тобой об этом все время толкуем.

— Ну конечно, «постоянная-неплохо-оплачиваемая-должность» для негра. Вот потому-то почтамт и называют «Хижиной дяди Тома». Сивилла, милая, мое знакомство с девчонкой из телекомпании теперь все меняет. Я имею блестящий шанс начать свое дело.

— Ты говоришь, как ребенок, завороженный детективными комиксами, — холодно возразила она, снимая пальто. На ней была простая блузка в полоску и юбка, подчеркивающая ее чуть тяжеловатую фигуру. Сивилла очень тщательно следила за своим стилем, главным образом из-за дурацкого предрассудка, будто цветная женщина обязана постоянно доказывать окружающим, что она умеет одеваться. Беда только в том, что все последние «стили» не были предназначены для Сивиллиной полноватой фигуры.