О, Сарн, хорошо, что мои мысли не слышит никто из церковников, а то наложили бы анафему за этот бред!
Стой, а почему бред? Никто до сих пор не в состоянии мне объяснить всех этих около церковных дел.
Рассуждая об этом, я вдруг понял, что погибших на солеварне людей мне отчего-то не было жалко.
Это, кстати, заметил и Семён. Он тоже не особо расчувствовался.
Дело не в его чёрствости. Не будь погибшие людьми Молотовых, то всё могло быть иначе.
Ведь семейку Молотовых никто в Сиверии не любил. Всё из-за их делишек, и из-за того положения, которого они достигли. Говорили, что если бы не мор, то они бы так не поднялись. Но людям здесь приходится мириться с таким положением дел, ведь большая часть трудится у этих самых Молотовых.
Холодок стоял в стороне, подле четверых раненых гоблинов. Судя по его лицу, он страстно горел желанием снести им голову.
Работники солеварни, едва мы их освободили, благодарно бросились целовать наши руки.
Меня это вдруг сильно покоробило. Может ещё и поэтому я так неприязненно о них отзывался Игорю.
Изувеченные гоблинами люди наперебой рассказывали о жестокости «этих дикарей». Как те сдирали с ещё живых людей кожу. Как потом зажарили и съели двух солдат. В доказательство нам указали место пиршества, где мы обнаружили полуобглоданные кости и черепа людей.
Ратники поначалу возмутились. И я, своим демонстративным поведением, да ещё тем фактом, что не разрешил казнить прямо тут на месте раненых гоблинов, оказался у них в немилости. Но никто открыто не стал выступать, кроме неугомонного Холодка.
— Чего ты их защищаешь? — сердито спросил он. — Правильно, что мы их…
— Когда гадят у тебя дома, — перебил я парня, — то ты и не такое совершишь!
— Ты на чьей стороне?
— Я не люблю, когда одни делают подлость, и, когда их ловят за руку, призывают к не меньшей подлости, ссылаясь на «справедливую месть», и обращаясь к таким как… как я. Чувство такое будто в душу наплевали.
— Они же варвары! Дикари! — исходил пеной Холодок, кивая на гоблинов.
Сейчас он мне напоминал чем-то Чарушу из Сыскного Приказа. Никак не могу забыть ему того гибберлинга с Белого озера, да ещё нападение на меня в Приказе.
— Мы не меньшие дикари! — возразил я.
— По крайней мере, мы обладаем Даром Тенсеса — Искрой, что даёт…
— Искра есть у всех. Даже у зверей. А думать по иному — в корне неверно. Единственное, что отличает нас от гоблинов, так это вера в сам Дар.
— Я прошу лишь об одном: дай мне возможность снести голову этим турора.
— Это пленные. Сделаешь это сейчас с врагами, потом сотворишь с друзьями, а потом…
— Я прекрасно различаю врагов и друзей!
— Ты сейчас так думаешь. А потом всё изменится.
Я вспомнил про соляной бунт на Фороксе, о котором часто вспоминали в Торговом Ряду. По рассказам очевидцев, если бы Наместник того аллода — Иван Подвижник, был более разборчив в людях и сдержан в эмоциях, и не считал за врагов тех, кто думает иначе чем он, то никакого бунта на Фороксе бы не было. А там ведь тоже начиналось с малого: сначала боролись с врагом, а как его не стало, за оного сошли и бывшие друзья Наместника.
— И кстати, — заметил я, — даже если ты молишься иным богам, чем эти турора, то это не даёт тебе право свершать столь… столь…
Я хотел сказать «гнусные поступки», но столь высокий слог к лицу лишь эльфам.
— Не кипятись, Сверр, — подал голос самый уравновешенный в группе — Игорь.
— Ты считаешь, — подначивал Холодок, — что им можно вот так запросто придти к нам, к людям… к человеку, и обвинить его в воровстве… хотя вот эти труженики никакого дела в…
— Не надо передёргивать! Мы за золото готовы глотки не только гоблинам, но и самим себе перегрызть.
Спор был бессмысленным. Здесь не было ни одной правой стороны. Мне просто пришлось выступить на стороне людей, потому что я сам был человеком, и потому что так сложились обстоятельства. Хотя и гоблинов мне тоже не было жаль. Дело лишь в том неприятно осадке, который образовался в душе.
И вот сейчас, сидя на бочке, чистил меч и слушал «доводы разума», но теперь уже от Игоря. Он всё пытался оправдать наши действия.
— Сколько тел? — перебил его я.
— Что? — не понял Игорь.
Несколько секунд он соображал, а потом как-то смущённо пробормотал:
— Около шестидесяти, включая и Форка.
— А сколько гоблинов проживает в Уречье?
— Ну-у… тысяча. Или около того. Я слышал, что Тур говорил, будто у них воинов насчитывается до трёхсот душ. А что?
Я закончил с клинками и убрал их в ножны.
— Давай-ка, Игорь, созывай всех. Будем думать, что нам делать дальше.
Ратник понимающе кивнул и пошел к товарищам.
— Семь работников солеварни, — начал я, — да нас пятеро…
— И?
— Я о том, что нам раненых надо как-то вывозить отсюда.
— Да, без подводов и лошадей нам тут не сдюжать, — заметил Добрыня. — Далеко не дотянем.
— И что ты, Сверр, предлагаешь? — спросил Игорь.
— Гоблины могут вернуться. И это сделают наверняка. Потому надо торопиться. Отправим посыльного к Туру, пусть тот снимает лагерь и мчится сюда.
— А если гоблины придут раньше? — спросил Добрыня.
Никто не взял на себя смелость, чтобы ответить.
— Итак, кого пошлём? — спросил я, чуть погодя.
Все посмотрели на Семёна. Тот тут же побледнел и чуть попятился.
