Блаженные времена, хрупкий мир - [51]

Переехала или скончалась? Сначала Лео казалось, что это безразлично, ведь Юдифь так или иначе была для него недостижима. Но все-таки он хотел знать это. Теперь у Лео, у которого, благодаря Левингеру, было так много свободного времени, появилось наконец дело. Посещение австрийского консульства в Сан-Паулу. Там была телефонная книга Вены. Лео выписал адреса всех тех, кого он знал в Вене хотя бы мельком. Адрес Юдифи в книге был, естественно, старый. Следующие несколько дней Лео провел за письменным столом. Юдифь снова усадила его работать. Он написал в Вену десятки писем, спрашивая всех, кому только мог написать, были ли они знакомы с Юдифью, помнят ли ее, встречаются ли с ней сейчас, не слышали ли что-нибудь о ней, не знают ли кого-нибудь, кто ее знает, не помогут ли узнать, где она сейчас, не могли бы ему сообщить о том, что выяснили, он писал всем подряд и просил каждого информировать его о Юдифи Кац, ему необходимо срочно связаться с ней, это очень важно, спасибо, благодарен заранее, а как вы сами поживаете. Это были чудесные дни, проведенные за письменным столом, который давно уже стоял без дела. С ощущением все большего счастья и с нарастающей смелостью одаривал он своих самых отдаленных знакомых перлами эпистолярного искусства, все это было лживо, сплошь фантазии, жизненные планы, которые он описывал, словно главы своей действительной, волнующей автобиографии, но это была его жизнь, в том случае, если ему очень повезет, это был его мир, и поэтому его россказни могли считаться правдой, и важнее всего был вопрос: что ты знаешь о Юдифи? Лео вырос за эти дни, он почувствовал себя вдруг таким сильным, что написал даже — хотя поначалу строго запретил себе это — Лукасу Трояну.

Размышления по поводу докторской диссертации. Она должна стать логическим продолжением его интерпретации «Феноменологии» Гегеля, и — Лео писал так, словно рассуждал про себя, и каждая следующая фраза вырастала из предыдущей — это может быть только продолжение «Феноменологии» самого духа. Так возникла эта идея. По случайной прихоти, из предательски фиктивного изображения самого себя, как эпистолярная изюминка, как хмельная идея. (Он пил тростниковую водку.) Лео мгновенно ухватился за эту идею и стал развивать ее дальше. Гегель описывает в своей «Феноменологии» развитие сознания от самой примитивной ступени до Абсолютного Знания. Но ведь по завершении «Феноменологии» развитие сознания не прекращается, оно, безусловно, как-то изменяется и развивается. Как? Какие новые формы принимало сознание? Об этом он и хотел рассказать, продолжая повествование Гегеля, от его смерти и до наших дней. Его удивляло то, что этого еще никто не пытался сделать. Но разве это не было жизненно необходимо, чтобы раскрыть понятийную сущность настоящего и действительно довести философию до конца? Он хочет, он, наконец, должен заняться этой работой. Бразилия, писал он — это идеальное место для бегства, откуда открывается истинный вид на существенное, ибо это вид издали — а как поживает Юдифь? Слышал ли ты что-нибудь о ней, поддерживаешь ли еще с ней знакомство?

Лео целыми днями писал, теперь этот дом стал наконец-то значить больше, чем просто место, где можно посидеть вечером в облаке специфического запаха, больше, чем просто место для ночлега после глупо проведенного дня. А что потом? Ничего. Все было сделано, снова оставалось только ждать. Он вновь сел за письменный стол, и тут на глаза ему попалась открытка с Джорджоне, он взял ее в руки, долго на нее смотрел, потом сунул в ящик стола, как раз перед тем, как стол погрузили на машину и увезли. В первую ночь на новом месте Лео спал плохо.

В комнате чем-то воняло, неизвестно чем. Какой-то дразнящий запах, он вызывал у Лео тошноту, но вместе с тем и возбуждал какие-то сверхъестественные надежды, как Лео с иронией, но и с крайним раздражением отметил. Здесь, бесспорно, все было пропитано запахом очень знакомым… ну, как же это… Сера. Смола и сера. Ложась спать, Лео уже чувствовал какой-то запах, очень слабый и неопределенный, он словно прилетел откуда-то издалека, с какого-то канала или фабрики поблизости, ведь он привык к подобной атаке запахов еще на старом месте и научился их терпеть. Но разве поблизости была какая-нибудь фабрика, здесь, в фешенебельном жилом квартале Морумби? Вряд ли. Но точно он этого не мог знать. Лео плотно закрыл все окна, он приучил себя к этому еще в прошлом году, теперь снаружи ничего проникнуть не могло. Но запах после этого стал еще сильнее. Естественно, Лео никак не мог всерьез помышлять о появлении нечистого, о договоре с дьяволом, который ему сейчас предложат и на который он, конечно, согласится. Это были просто мысли сквозь сон, даже не сны, рой ассоциаций в темноте, ведь заснуть он не мог из-за этой отвратительной вони. Он включил свет и сразу принялся искать реальную причину этого запаха, надеясь, разумеется, на научное объяснение, не имея, впрочем, никакого понятия о соответствующих науках. Столь же плохо, как в литературоведении — его ассоциации касательно Фауста были так скудны и схематичны, что никак не могли его напугать, — разбирался он и в химии: как пахнет сера? Откуда здесь могла взяться сера? Был ли это запах только серы или чего-то еще? Может быть, к нему добавлялся еще какой-то запах? Тогда какой? Какой-то тлетворный запах, Лео принюхался, запах смерти и разложения. Лео, собственно говоря, был незнаком запах трупа, даже трупа своего отца. Какой запах исходил от его отца, когда он видел его в больнице последний раз? Это был неприятный запах. Ну и что с того. Да и вообще, что значат воспоминания. Он вспомнил, что очень часто задумывался о том, как сложно вспомнить, скажем, зрительные впечатления, не говоря уже о запахах. Отец. Неужели ты здесь. Конечно, нет. Чего ты от меня хочешь. Ты хочешь мне что-то сказать. Конечно, нет. Глупые фантазии. Он не видел ничего, кроме того, что здесь было, видел эту комнату, которая пока была для него непривычной и чужой, и он перестал все это видеть, когда погасил свет.