Блаженные времена, хрупкий мир - [49]

Это не могло быть правдой, этого не было на самом деле, Лео был уверен, что все это ему приснилось, да нет, такое ему и присниться не могло. Ему захотелось убраться отсюда. Куда? На кухню к Юдифи? Нет. В венскую Национальную библиотеку? Нет. В одну из тех самых гостиниц квартала Бока? На пляж? В сад рядом со своим домом? Нет. Это безумие он теперь носил с собой повсюду, и где бы он ни был, оно подмешивалось ко всему. Этого не могло быть, это неправда. Как Левингер на него смотрел. Лео опустил глаза. Теперь он видел только руку Левингера, видел, как медленно приподнимается средний палец, и затем ударяет по ручке кресла, потом — указательный, он тоже медленно поднимается и опускается, потом снова средний, и так оба пальца продолжают ритмично двигаться.

Veja bem, сказал Лео, обратите внимание, центральная категория Гегеля — это категория тотальности, и сегодня, в наши дни, мы должны понимать это следующим образом. Безусловно, никакое качественное развитие сегодня не остается привязанным к одному определенному месту, где оно происходит. Наше торопливое время. Наш век — век техники. Современные средства коммуникации. Мир становится меньше. Все, что происходит в одном месте, излучает свет, падающий на все остальное. Так быстро, что скоро уже никто не сможет сказать, где точно произошло то или иное событие. Теперь стало ясно, что. Мир есть единое целое. Теперь это особенно ощущается. К примеру, то, что вчера было задумано в Вене, сегодня уже может переменить Бразилию, это я говорю просто так, для примера. Гегелевская категория тотальности, всеобщего, которое одно только и есть истина, отводит и Бразилии вполне достойное место, как части этого единого целого. То есть. Это означает. Можно сказать и так. Сегодня мировой дух не имеет никакой конкретной обители, никакого определенного места. Конкретное место все равно ведь будет лишь малой частью целого. У него нет дома нигде. В том числе и здесь. Но почему бы ему не обнаружиться и здесь? Мировой дух стал завоевателем и первооткрывателем, как когда-то Кабрал.[15] Он устремляется к новым континентам.

Ко всем континентам.

Очень хорошо сказано, заметил профессор Жорже.

Возможно, мировой дух посетил сейчас именно Бразилию, quem sabe — кто знает? — и возможно, уже завтра здесь, в Сан-Паулу, случится что-нибудь, что потом произойдет, ну, скажем, в Берлине — профессор Шредер кивнул — и… и в Париже, например, гегельянца это не удивит.

Очень верно, безусловно, в Берлине, сказал профессор Шредер, кто-то сказал «очень интересно», Левингер кивнул, Лео откинулся на спинку кресла, рубашка у него прилипла к мокрой от пота спине.

А через два дня об этом вечере в гостиной у Левингера можно было прочитать в газете, в статье, представлявшей собой прихотливое подергивание за ниточки марионеток Левингера, с вычурным заголовком: «Мировой дух посещает Бразилию», с фотографией Лео, «крупного специалиста по Гегелю из Европы», который «посетил наш город»; «он познакомил нас с в высшей степени интересными результатами своих последних исследований», приводились слова профессора Жорже Абутре, который, как отмечалось, хлопочет о том, чтобы добиться приглашения Лео Зингера для чтения лекций в университете Сан-Паулу.

Это было и смешно, и стыдно, Лео понимал это и сознавал, что статья эта была карикатурным отображением того, что само по себе уже было карикатурой, а эта фотография, Лео даже не заметил, когда его успели сфотографировать, Лео изображен на ней в тот момент, когда он излагает свои взгляды, в окружении гостей Левингера, все это было до того смешно, напыщенно и фальшиво, что Лео прошиб пот, он нервничал, читая статью, это было ужасно, он все вновь и вновь пробегал глазами по строчкам, не читая, сидя у себя в саду, в вечер, когда пахло порохом. Самого Левингера на фотографии, разумеется, не было, серый кардинал, кукольник, была только фотография у Лео на письменном столе, она создавала фальшивый образ. Когда же Лео, наконец, сядет за свой письменный стол? Сейчас. Он вырвал эту страницу из газеты, ну ее к черту, засунул ее в конверт и надписал адрес Юдифи. Он не задавал себе вопрос, почему так делает. Пусть видит, что он не сдался, что как гегельянец он уже сделался знаменит в Бразилии. Мой диссер, писал он, уже практически готов, сейчас я работаю над циклом лекций о Гегеле для университета. Не спрашивал ли себя Лео, вдруг Юдифь умудрится разглядеть постыдную изнанку всей этой истории? Нет. У меня все хорошо, писал он, делами по продаже земельных участков занимается мой адвокат, так что у меня много свободного времени, и я стараюсь его максимально использовать. Я с содроганием вспоминаю о том, как глупо я транжирил время в Вене, но здесь, в бразильских «джунглях», я встал наконец на верный путь, по которому уже далеко продвинулся, писал он. Эх, если бы ты была со мной на этом пути, тогда бы я по нему действительно пошел — но этого он не написал. О Левингере он написал, что это друг настолько добрый и деликатный, что об этом не пристало писать в деловом контексте письма. Зачем Лео все это писал, ладно, только поскорее с глаз долой эту газету, заклеить конверт, не перечитывая письма, — и в последний раз в Бока. По дороге он опустил письмо, а себе купил еще один экземпляр газеты, чтобы у него самого была эта статья на память.