Благотворительные обеды - [13]

Шрифт
Интервал

— доставив всем неземное наслаждение. Но начался обряд причащения, и изумленной пастве пришлось сойти с небес на землю. Падре Сан Хосе подошел к очереди верующих и озабоченным жестом простого смертного попросил аколита подержать сияющую позолоченную дарохранительницу с телом Христовым. Прихожанам было страшно смотреть, как трясутся у падре руки. Не раз все с ужасом ожидали, что облатка вот-вот выскользнет у него из пальцев. Верующие предпочли приписать эту дрожь эмоциям, которыми он их покорил, мощному пению, превратившему мессу в апофеоз миру. Стоя друг за другом, они выслушали спетую священником Молитву после причастия, и, когда, наконец, пришел момент последнего ответа и прощания, все как один пропели: Аминь. Слышно было, как бьются сердца молящихся.

Достопочтенный Сан Хосе Матаморос, обессиливший после мессы так, как ни один из священников, которых приходилось видеть Танкредо, благословил прихожан во имя Отца и Сына и Святого Духа и ушел в ризницу, чуть ли не волоча ноги — таким уставшим он выглядел. Танкредо шел за ним, и отчаянье наполняло его душу. Месса закончилась, ангелы на сводчатом церковном потолке опять стали нарисованными ангелами, их глаза превратились в призывные глаза Сабины: с каждого облака на него смотрели ангелы глазами Сабины.

Его поджидали горячие, влажные плотские утехи. С этого момента начинается ночь Сабины, подумал он, но и его тоже, ночь его страхов, безысходной тоски благотворительных обедов, однообразия грядущих дней.

Месса закончилась, но верующие старухи из местной «Гражданской ассоциации» по-прежнему неподвижно сидели на своих местах, как церковные камни, погруженные в беззвучное пение, в тишину веков.

Казалось, никто из них не собирался уходить.


Три Лилии опомнились первыми и на цыпочках поспешили за Матаморосом — уже без облачения, тяжело дыша, он сидел в ризнице на единственном стуле возле телефона, в окружении ангелов и апостолов, и вытирал полотенцем лоб. Лилии подошли ближе, словно боясь, что падре всего лишь мираж, и одновременно не веря, что он не мираж, робко окружив его, как окружили бы привидение.

Тишину нарушали только назойливые, как досада, капли дождя, да шаги горбуна, аккуратно паковавшего в большой деревянный сундук все предметы церковного облачения, один за другим. Тускло горела единственная лампочка, и ночь проглотила все углы; отчетливо разглядеть Лилий было невозможно — они утонули в темноте, словно три бесформенных мешка; на поверхности плавали только их лица, желтые, увядшие, с лишней растительностью, но сиявшие так, словно им привиделось чудо.

— Благослови вас Бог, падре, — сказала, наконец, одна из Лилий. — Мы не пели уже целую вечность.

Ее слова канули в тишину, дождь зарядил сильней.

— Надо петь, — сказал падре. — Надо петь.

Он с трудом повернул голову, чтобы взглянуть на них. Падре охрип, но говорил с улыбкой:

— Правда, бывает, от пения устаешь. Бывает, устаешь.

— Так и есть, падре, мы заметили. Это видно по вашему лицу, да и по голосу тоже.

Определить, какая из Лилий это сказала, было невозможно.

— Хотим пригласить вас, падре, немного подкрепиться.

Другая ее поправила:

— Не мы, падре. Весь приход, счастливые сердца, которые слушали мессу.

Сан Хосе Матаморос фыркнул и покачал головой. Никто не понял, что это значит: может, его раздражала лесть? Падре окаменел в окружении гипсовых архангелов, словно превратился в одного из них. Лилии не унимались:

— Падре, слово Божье подобает петь. Но мы с детства не слышали, чтобы кто-то пел, как вы.

Другая подхватила:

— Поужинайте с нами. Отдохните. Конечно, если вы настроены петь и дальше, мы будем молиться…

Третья закончила:

— Пока нас не призовет Господь.

Казалось, падре перестал понимать, кто они такие, но снова улыбнулся.

— Будьте добры, — сказал он, — мне сейчас нужна только рюмка вина, одна рюмка, прошу вас.

Его голос звучал проникновенно:

— От такого холода можно умереть.

Одна из Лилий осмелилась предложить:

— Может, рюмочку бренди?

Другая добавила:

— Бренди лучше согревает, падре. И поется с него лучше.

Сан Хосе просиял.

Лилии замешкались, решая, кому из них идти за бренди. Они с сомнением смотрели друг на друга. «Кто пойдет?», словно говорила каждая. В конце концов, они ушли вместе, все три одинаково деловитые.


— Мы не хотели бы вас задерживать, падре. Вам нужно отдохнуть.

Ни Танкредо, ни падре не поняли, откуда взялась Сабина. Возможно, она стояла, неприметная и тонкая, как ее голос, между статуями богородиц и святых, обитавших в углу ризницы. Синюю косынку она уже сняла; распущенные пепельные волосы заслоняли ее лицо. Падре и горбун слушали, не смея ей возразить:

— Вы можете идти. Мы вызовем такси, чтобы вы не промокли. Мы не хотим отнимать у вас время, здесь никто не привык быть навязчивым.

Сабина поджала губы. Казалось, ей неловко за сказанное. Дождь на улице слегка поутих.

Танкредо закончил складывать облачение. Ему нестерпимо хотелось со всеми попрощаться, сбежать в свою комнату и замертво рухнуть на кровать. С одной стороны, он понимал, что Матаморос пьян и не просто пьян, а пьян до одурения. Падре может в любую минуту раскиснуть и уснуть, и тогда Танкредо нужно будет что-то предпринять; с другой стороны, одно присутствие Сабины вызывало в нем жуткий страх превратиться в скота, в разнузданного скота, в кусок плоти, и этот страх, самый страшный из всех, угнетал его сейчас сильнее, чем на благотворительных обедах, когда он бился с якобы умершими стариками или, хуже того, с на самом деле умершими.


Еще от автора Эвелио Росеро
Война

За считанные месяцы, что длится время действия романа, заштатный колумбийский городок Сан-Хосе практически вымирает, угодив в жернова междоусобицы партизан, боевиков наркомафии, правительственных войск и проч. У главного героя — старого учителя, в этой сумятице без вести пропала жена, и он ждет ее до последнего на семейном пепелище, переступив ту грань отчаяния, за которой начинается безразличие…


Рекомендуем почитать
Фантастиш блястиш

Политический заключенный Геннадий Чайкенфегель выходит на свободу после десяти лет пребывания в тюрьме. Он полон надежд на новую жизнь, на новое будущее, однако вскоре ему предстоит понять, что за прошедшие годы мир кардинально переменился и что никто не помнит тех жертв, на которые ему пришлось пойти ради спасения этого нового мира…


Северные были (сборник)

О красоте земли родной и чудесах ее, о непростых судьбах земляков своих повествует Вячеслав Чиркин. В его «Былях» – дыхание Севера, столь любимого им.


День рождения Омара Хайяма

Эта повесть, написанная почти тридцать лет назад, в силу ряда причин увидела свет только сейчас. В её основе впечатления детства, вызванные бурными событиями середины XX века, когда рушились идеалы, казавшиеся незыблемыми, и рождались новые надежды.События не выдуманы, какими бы невероятными они ни показались читателю. Автор, мастерски владея словом, соткал свой ширванский ковёр с его причудливой вязью. Читатель может по достоинству это оценить и получить истинное удовольствие от чтения.


Про Клаву Иванову (сборник)

В книгу замечательного советского прозаика и публициста Владимира Алексеевича Чивилихина (1928–1984) вошли три повести, давно полюбившиеся нашему читателю. Первые две из них удостоены в 1966 году премии Ленинского комсомола. В повести «Про Клаву Иванову» главная героиня и Петр Спирин работают в одном железнодорожном депо. Их связывают странные отношения. Клава, нежно и преданно любящая легкомысленного Петра, однажды все-таки решает с ним расстаться… Одноименный фильм был снят в 1969 году режиссером Леонидом Марягиным, в главных ролях: Наталья Рычагова, Геннадий Сайфулин, Борис Кудрявцев.


В поисках праздника

Мой рюкзак был почти собран. Беспокойно поглядывая на часы, я ждал Андрея. От него зависело мясное обеспечение в виде банок с тушенкой, часть которых принадлежала мне. Я думал о том, как встретит нас Алушта и как сумеем мы вписаться в столь изысканный ландшафт. Утопая взглядом в темно-синей ночи, я стоял на балконе, словно на капитанском мостике, и, мечтая, уносился к морским берегам, и всякий раз, когда туманные очертания в моей голове принимали какие-нибудь формы, у меня захватывало дух от предвкушения неизвестности и чего-то волнующе далекого.


Плотник и его жена

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Год Шекспира

Далее — очередной выпуск рубрики «Год Шекспира».Рубрике задает тон трогательное и торжественное «Письмо Шекспиру» английской писательницы Хилари Мантел в переводе Тамары Казавчинской. Затем — новый перевод «Венеры и Адониса». Свою русскоязычную версию знаменитой поэмы предлагает вниманию читателей поэт Виктор Куллэ (1962). А филолог и прозаик Александр Жолковский (1937) пробует подобрать ключи к «Гамлету». Здесь же — интервью с английским актером, режиссером и театральным деятелем Кеннетом Браной (1960), известным постановкой «Гамлета» и многих других шекспировских пьес.


Газетные заметки (1961-1984)

В рубрике «Документальная проза» — газетные заметки (1961–1984) колумбийца и Нобелевского лауреата (1982) Габриэля Гарсиа Маркеса (1927–2014) в переводе с испанского Александра Богдановского. Тема этих заметок по большей части — литература: трудности писательского житья, непостижимая кухня Нобелевской премии, коварство интервьюеров…


Любовь в саду

Избранные миниатюры бельгийского писателя и натуралиста Жан-Пьера Отта (1949) «Любовь в саду». Вот как подыскивает определения для этого рода словесности переводчица с французского Марии Липко в своем кратком вступлении: «Занимательная энтомология для взрослых? Упражнения в стиле на тему эротики в мире мелкой садовой живности? Или даже — камасутра под лупой?».


Прочие умершие

Следующая большая проза — повесть американца Ричарда Форда (1944) «Прочие умершие» в переводе Александра Авербуха. Герой под семьдесят, в меру черствый из соображений эмоционального самосохранения, все-таки навещает смертельно больного товарища молодости. Морали у повести, как и у воссозданной в ней жизненной ситуации, нет и, скорей всего, быть не может.