— Ничего, — сказал Кондратий. — Мы уже дошли. Ещё один рывок, мужики, и мы — боги. А стоянка… ну, что ж, подберём на спуске, что найдём… в конце концов, мы уже победили.
— Да, — сказал Тошка. — Пойдём вдоль гребня и дальше, склон будет более пологим — я просмотрел фотографии со спутника. Вершина рядом, а вибраций я больше не ощущаю.
Мы дошли часам к четырём. Было жутко холодно — температура рухнула до сорока пяти и всё понижалась. Ветер завывал и свистел, но небо стало немного светлее — и весь суровый мир, все ледяные просторы Аляски расстилались у нас под ногами от горизонта до горизонта. Этот дикий север принадлежал нам одним, мы смотрели на него из‑под мрачных небес — восторг просто захлёстывал душу и грел изнутри.
Мы поставили флаг и сфотографировались. И Крюк неожиданно вытащил из кармана парки пластмассовую фигурку, модельку робота, и кусок проволоки. Мы удивлённо пронаблюдали, как Крюк примотал этого робота к древку флага, у самой земли.
— Пара сезонов — и конец ему, — хмыкнул Кондратий.
— Неважно, — сказал Крюк. — Какая разница. Мне просто хотелось очень. Пусть будет. Тебе нравится, Тошка?
Я обернулся к Тошке, а Тошка с сосредоточенным видом слушал что‑то, что мы расслышать не могли.
— Ты чего? — спросил Крюк.
— Ниже и западнее нас лавина накрыла двух альпинистов из Канады, — сказал Тошка. — Они оба получили травмы, один из них без сознания, второй, очевидно, только что очнулся и пытается вызвать вертолёт. База только что ответила, что это невозможно — крайне тяжёлые погодные условия. Ожидается снежная буря.
Вот такушки.
Мы переглянулись, и Кондратий сказал с тоской:
— Не найдём. Снег.
— Я запеленговал сигнал, — возразил Тошка. — Могу чётко описать их местонахождение. Они находятся на восемьсот метров ниже той площадки с уступом, на которой мы останавливались вчера вечером. Вертолёт туда не доберётся даже при идеальных погодных условиях, тем более — при шквальном ветре и снегопаде. Температура продолжает понижаться. К ночи опустится до пятидесяти-пятидесяти пяти — и они погибнут от переохлаждения, даже если их не убьют травмы.
— Надо бодро спускаться, — сказал Крюк. — Всё равно с вершины один путь, вниз.
— Им, скорей всего, в госпиталь надо, — сказал я. — С хорошим оборудованием. Что мы сможем…
— Тошка справится, — сказал Крюк. — Лишь бы найти.
— У меня недостаточно данных, — сказал Тошка. — Я не могу утверждать, что справлюсь. Но раздумывать об этом нет времени. Нам надо торопиться, не теряя бдительности. Начинается снегопад.
— Вызови базу, — сказал Кондратий. — Сам вызови. Пусть не сидят там на заднице ровно.
— Мой сигнал ничего не изменит, — грустно сказал Тошка. — Спасатели могут только сидеть на заднице ровно или встать с неё, чтобы походить вокруг собственного кресла. Подняться до вечера на пять тысяч метров они не успеют ни при какой погоде.
— Всё, — подытожил Крюк. — Спускаемся.
С вершины всегда чуть печально спускаться. Но тогда чувство было посложнее на порядок; я спускался и думал о канадцах и о лавине. Мы тоже могли попасть под эту лавину. Никто, даже такая потрясная машина, как Тошка, не предскажет в горах ничего точно.
— Дима! — крикнул мне Тошка. — Ты рассеян! Соберись!
— Ага! — крикнул я в ответ, и тут же моя нога соскользнула со скального выступа.
Я бы летел по склону кубарем, если бы не робот. Реакция и скорость на склоне у него были нечеловеческие — Тошка перехватил трос и поймал меня за руку своей обезьяньей ногой. Меня прямо в жар кинуло от облегчения, я вцепился в его лапищу, нащупал ногами опору — и услышал:
— Дима, «спешить» и «суетиться» — совершенно разные вещи. Соберись, пожалуйста.
— Холодно, — сказал я, и с минуту грелся об его мохнатый бок. После этого в голове что‑то прояснилось, и тело стало слушаться лучше.
Мы спустились к небольшому плато, где осталась наша палатка. Палатка пропала, её снесло куда‑то ниже; Кондратий крикнул, что видит метрах в двухстах внизу что‑то оранжевое — надо думать, либо палаточный тент, либо рюкзак Тошки. Двигаться было очень тяжело — лёд казался страшно ненадёжным, а снег так скользил, что мы опасались, не вызовем ли новую лавину.
И холод становился нестерпимым. Ветер нёс град или жёсткую снежную крупу, всё вместе студило прямо‑таки до костного мозга. Ужасно хотелось найти какую‑нибудь расселину и пересидеть там бурю в относительном тепле и безопасности, но тем, внизу, было гораздо хуже.
Нас просто гнала мысль, что нам тут холодно, а они там умирают.
Оранжевое внизу оказалось Тошкиным рюкзаком. Ещё мы нашли рюкзак Кондратия, который застрял между камнями, но палатки нигде не было. А день катился к вечеру ужасно быстро — уже начинало смеркаться.
— Я опять его слышу! — крикнул Тошка, перекрикивая вой ветра. — Только СОС — и отключил рацию. У него уже нет сил говорить долго. Но мы довольно близко.
Думать было тяжело, мы выбивались из сил — но я подумал, что канадцы для нас уже свои и спасать мы их собираемся не просто как альпиндяев, попавших в беду, а как своих. И что это каким‑то образом сделал Тошка, хотя он, вроде бы, и не говорил ничего особенного.
